Герой конца века

— Не надо, не надо, — замахал руками Корнилий Потапович, не раздеваясь, входя в следующую комнату, заменявшую и гостиную, и спальню супругов; в соседней комнате слышался крик детей — Евграф Евграфович имел в своем распоряжении две комнаты и переднюю.

— Почему это не надо?.. Дорогой гость… — возразил Евграф Евграфович.

— К самому я, по важному делу… Нету еще?..

— Нету… Да должен сейчас быть… Раздевайтесь, кум.

Корнилий Потапович только что начал расстегивать свое пальто, как на дворе послышался шум въехавшего парного экипажа.

— Сам? — спросил Алфимов, снова застегивая расстегнутую пуговицу.

— Он, легок на помине… Надо бежать… Ты посидишь или со мной?

— С тобой… Дело, говорю, казусное, так и доложи, что о Савине…

— О Савине… Это сейчас позовет… — бросил уже на ходу Евграф Евграфович, вместе с Корнилием Потаповичем выходя из флигелька и огибая угол дома, чтобы пройти в него с заднего крыльца.

— Пройди ко мне в комнату… — сказал первый. — А я сейчас доложу, только раздену.

Евграф Евграфович отправился в кабинет, откуда через полчаса вернулся к себе и сказал снявшему пальто Корнилию Потаповичу:

— Иди, зовет…

Алфимов своею ровною походкою через умывальную и спальную комнату, видимо знакомым ему путем, направился в кабинет.

Аркадий Александрович в дорогом синем атласном халате с бархатными отворотами в тень и большими шнурами, с кистями у пояса полулежал на одном из турецких диванов и, видимо, с наслаждением втягивал в себя дымок только что закуренной гаванны.

Аромат сигары несся в воздухе, раздражающе щекоча обоняние.

— Корнилий Потапович! — сквозь зубы, не вынимая изо рта сигары, воскликнул Колесин. — Приехал?

— Никак нет-с, пришел…

— Устал?

— Нет-с, с чего устать, близко.

— Это с Николаевской-то?

— С Невского…

Вопросом о том, приехал ли Алфимов или пришел Аркадий Александрович допекал его при каждом его появлении в своем кабинете.

— Садись… — Колесин указал на стоявший перед диваном низенький пуф.

— Я к вам по делу, может могу вам устроить то, о чем намедни вы говорить изволили… насчет Савина, Николая Герасимовича…

— Мне говорил Евграф… что же ты придумал?..

— Казусное, скажу, вышло дельце… Дозвольте маленько сообразить…

— Ну, соображай…

Корнилий Потапович замолчал, видимо, что-то усиленно обдумывая.

XXI

ДОГОВОР

Алфимов молчал.

Аркадий Александрович нетерпеливо теребил кисти халата.

— Надумался… говори же… — не вытерпел наконец он.

— Вам желательно было бы этого самого Савина из Петербурга удалить?

— Желательно, очень… Да он, говорят, сам скоро уезжает…

— Временно, но ведь опять вернется?

— Ну, конечно…

— А вам бы желательно, чтобы он не вернулся, а если вернется, чтобы его сейчас же бы и попросили о выезде…

— Это бы хорошо… Да кто же это может сделать?

— Чего-с?

— Попросить о выезде…

— Начальство.

— Начальство?

— Доподлинно только начальство.

— Но как же этого достигнуть?

— Вот об этом я с вами, Аркадий Александрович, и пришел погуторить…

— Говори…

— И вам ведь доподлинно известно, что господин Савин у городского-то начальства куда на каком дурном счету… Скандалист он, безобразник, только за последнее время несколько поутих…

— Знаю, конечно, знаю…

— Ну, вот, в том-то и дело… По службе он офицер, гражданскому-то начальству с ним справиться нельзя, однако, все его «штучки» где следует прописаны… но за это-то время, как он притих, конечно, позабыты… Теперь же, не нынче завтра он в отставку выйдет, городскому начальству подчинен будет, как все мы, грешные… Ежели теперь бы найти поступок, хоть самый наималейший, все бы можно и прошлые со дна достать, да и выложить… Так то-с…

— Но ведь ты говоришь, что он теперь притих… Я и сам слышал, что неузнаваем стал, точно переродился…

— Верно, верно, это вы правильно…

— Где же ты поступок-то возьмешь, коли его нет, да и как взглянуть, может старое-то перетряхать не станут… Исправился, скажут, человек, ну и Бог с ним…

— Эх, Аркадий Александрович, умный, обстоятельный вы барин, а простого дела не знаете, вся ведь сила у начальства в докладе…

— В докладе?.. — вопросительно повторил Колесин.

— Точно так, Аркадий Александрович, как доложат главному начальству; коли справочки о прошлом припустят, они и пригодятся и для настоящего… справочки-то.

— Однако и дока же ты, Корнилий Потапович… — лениво сквозь зубы уронил Колесин. — Ну, положим ты прав, а поступок-то где взять, настоящий, к которому бы пригодились твои справочки?..

— Поступок есть…

— Есть?

— Дозвольте рассказать все спервоначала?

— Рассказывай.

Корнилий Потапович начал обстоятельный рассказ о векселе Мардарьева, не утаив и его происхождения, и как он очутился в руках Вадима Григорьевича, передал о визите последнего к Савину и поступке с ним этого последнего, то есть разорванного векселя, клочки которого Мардарьев сумел сохранить, и насилия над Вадимом Григорьевичем.

— Вот-те и поступочек, — сказал в заключение Алфимов.

— Пожалуй, что и так, — после некоторого раздумья заметил Колесин. — Но тогда Мардарьеву надо идти в суд, к прокурору.

— Можно, конечно, и таким путем. Только проволочки больше… Когда еще решение-то выйдет, а Савина-то и след простынет. Потом, на уголовном-то суде, с присяжными, сами знаете, и не такие казусы с рук сходят, вы вот сами по жизненному-то, не по закону сказали: «Он в своем праве». Наказать его, пожалуй, и не накажут, а иск гражданский-то, конечно, признают за Мардарьевым, да только исполнительные листы нынче бумага нестоящая, ищи ответчика-то, как журавля в небе…

Корнилий Потапович остановился.

— Так что же ты придумал? — спросил Аркадий Александрович.

— Индо жалость меня взяла к этому человеку, Мардарьеву-то, начал я мозговать, как бы его горю помочь, да и вспомнил о вас, Аркадий Александрович.

— Обо мне?

— Об вас: припомнил я, что вы десяти тысяч не пожалеете, чтобы этого самого Савина из Петербурга удалить… Дело, думаю, подходящее, то я у Мардарьева за четыре тысячи куплю, прошенье его куда следует написать заставлю, тысяченку еще не пожалеете, Аркадий Александрович, на расходы, дельце-то мы и оборудуем. Поступок есть, справочки припутаем, ан высылка-то из Петербурга отставного корнета Савина и готова.

— Ой ли?.. — отозвался Колесин. — Что-то мне не верится, чтобы это осуществилось.

— Уж будьте покойны, я зря на ветер слов не бросаю, сами, чай, знаете; коли говорю, что дело оборудую, так уж не сумлевайтесь, в лучшем виде сделано будет…

— Знаю я тебя, верю…

— То-то же, только за деньгами не стойте… Всего ведь за половину обходится… Хотели десять дать, ан всего пять понадобится.

— Да может Мардарьев этот и уступит наполовину… вексель-то… — в раздумьи сказал Аркадий Александрович.

— Уступит отчего не уступить, только ведь последние у него деньги-то… По-человечески-то торговаться жаль… Человек-то больно несчастный, кругом обиженный…

— С чего это ты вдруг зажалел его? Я за тобой этой самой любви к человечеству не знал… Нажить сам сильно хочешь…

— Видит Бог, нет-с, не обижайте… А потому лишь, что этого Вадима Григорьевича давно знаю, работящий, достойный жалости человек… В газетках пописывает, и мне и вам пригодиться может, так обижать бы его не хотелось.

— Гм… — крякнул Колесин.

— Впрочем, как вам угодно, коли не доверяете, так и разговор кончен… Помогу ему, судебным порядком пойдет…

Алфимов встал.

— Прощенья просим…

— Куда, куда ты? — заторопился и даже привскочил на диване Аркадий Александрович. — Ишь какой обидчивый, слова сказать нельзя, как порох…

— Слово слову рознь, Аркадий Александрович, а иное ножом человека полоснет по сердцу… Все дела веду на доверии… Сколько годов с вами знаком и, кажись, ни в чем не замечен… и вдруг…