Светочи Чехии

На пути им приходилось останавливаться перед скопищами студентов или горожан, которые с криками и ругательствами неоднократно пытались их задержать, но каждый раз многочисленный, вооруженный конвой внушал толпе должное уважение, и дальнейший проход очищался.

Наконец, они прибыли к дому Вальдштейнов — громадному, мрачному зданию, украшенному по сторонам башнями. Через широкие ворота, обитые железом и тщательно охраняемые, поезд въехал во двор.

Вок спрыгнул с лошади и собрался вести невесту в залу, но Ружена взяла под руку Анну и, не поднимая вуаля, пошла с ней в дом, кивнув жениху, со словами:

— До свиданья, до ужина!

Досада, отразившаяся на лице Вока, забавляла ее.

Брошенный один, молодой граф пошел за матерью в ее комнату, где и остался до ужина, беседуя о путешествии и разных новостях, привезенных из Италии. Между прочим, графиня упомянула, что у нее есть из Болоньи чудные вещи, которые Вок мог бы поднести невесте в виде свадебного подарка.

— Я купила их по очень сходной цене, благодаря кузену Томассо, который удивительный знаток в этом деле!

— Недаром он епископ, — иронически заметил Вок. — А где же у тебя эти вещи? Мне хотелось бы их посмотреть.

— Я сейчас же покажу тебе их, они у меня в особом сундуке, — поспешила ответить графиня, не сводившая взора с сына и с восхищением любовавшаяся каждым движением его статной фигуры.

— Нет, уж лучше отложим осмотр до завтра! Ты устала, да вот идут звать нас к ужину, — рассеянно сказал он, вставая и быстро идя в столовую.

Почти одновременно с ним вошла и Ружена.

Она переоделась и была в лиловом шелковом, с широкими рукавами платье, плотно облегавшем ее стройный стан. На этом темном фоне дивно выделялись ее чудные золотистые волосы, как ореолом обрамлявшие бледное от волнения лицо. Большие, теперь почти черные глаза ее испуганно, стыдливо взглянули на молодого графа, остановившегося, как очарованный, на пороге.

Воку было трудно признать в обаятельной, стоявшей перед ним во всем блеске красоты Ружене — ту пятнадцатилетнюю девочку, худенькую, бледную и благодаря быстрому росту, болезненную, которая осталась в его памяти.

— Ты ли это, Ружена, или небесное видение? — вскричал он с таким неподдельным восторгом, что Ружена покраснела и застыдилась, а, входившие в это время граф и графиня захохотали.

— Поцелуй ее и убедишься, что перед тобой не призрак, — весело крикнул ему отец.

Вок не заставил себя долго просить и последовал мудрому совету отца — обнял невесту и страстно поцеловал, Ружена не сопротивлялась и только в смущении опустила головку, а затем дала себя отвести в столовую и заняла место рядом с женихом.

Желая оживить за столом общество, старый граф завязал разговор с женой и сыном; за это время Ружена мало-помалу оправилась и осмотрелась.

— Скажи, дядя Гинек, — вдруг спросила она, — что такое происходит в Праге; в городе точно восстание! Ты сам сказал, что здесь неспокойно, и потому выехал с Воком к нам на встречу. Почему так возбуждены жители и особенно студенты?

— Да, ведь ты и Яна еще не знаете великой новости, — оживился граф и стал рассказывать историю декрета, которым давалось три голоса чехам.

— После его обнародования, немцы точно взбесились, — продолжал он. — Они заваливают короля жалобами и протестами, надоедают депутациями; а так как ничто не помогает, то они дерзнули прибегнуть к угрозе. Три народности собрались 16 числа на совещание, и все магистры со студентами клятвенно обещались покинуть Прагу, если декрет не будет отменен. [39] А чтобы обещание это сделать еще более обязательным, они скрепили его собственными подписями у нотариуса. Теперь, если кто вздумает его не исполнить, подвергается четверному наказанию: во-первых, как за ложную присягу, затем, исключению из корпорации, бесчестью и, наконец, большой денежной пене. [40]

— А если они и на самом деле исполнят угрозу, это будет громадной потерей для города, — заметила графиня. — Подумай, ведь, сколько тысяч немецких профессоров, студентов и мастеров живет здесь; сколько пергаментщиков, переписчиков, переплетчиков и т. д. кормится университетом; разумеется, все они последуют за уходящими.

— Ах! Нельзя жертвовать жизненными интересами чешского народа ради удобств переписчиков и переплетчиков, — с неудовольствием вступился Вок. — Если они и уйдут, больше хлеба останется своим! Слава Богу, университет не погибнет без немецких профессоров! Да они и не уйдут, будь уверена! Они надеются настращать нас и принудить короля исполнить их требования. Этакие дураки! Воображают, что подобный прием удастся им и здесь, как удался в Болонье, откуда профессора и студенты перекочевали в Сиэну, когда университет счел себя оскорбленным городом; а болонцы прибежали затем звать их обратно. Только у нас другие условия, и угроза ожидаемого действия не произведет, это верно!

Дамы были очень утомлены путешествием, и потому все разошлись сразу после ужина.

Утром графиня была еще занята со служанками разбором вещей, как вошел Вок и выразил желание осмотреть назначенные Ружене подарки.

Графиня отослала прислугу и открыла стоявший на столе чудной работы ларец.

— То, что я тебе сейчас покажу, куплено на вес золота, но я хотела, чтобы твой дар был достоин тебя, — сказала она, вздохнув.

— Для такой невесты, как моя Ружена, нет ничего дорогого! Боже, как она хороша! Я тебе говорю, мать, весь двор будет мне завидовать, — с гордостью сказал Вок.

— Да, она хороша! Я даже боюсь, слишком хороша, чтобы сделать тебя счастливым, — качая головой, заметила графиня. — Видишь ли, дорогое дитя мое, такие исключительно красивые женщины возбуждают слишком много страстей и создают мужу немало забот и неприятностей. Бог даст, Ружена будет настолько умна, что полюбит тебя, как ты этого стоишь! Она рассудительна, сдержанна и, пожалуй, даже чересчур молчалива; но, может быть, выйдя замуж, развернется. Смотри, вот материя на подвенечное платье. Она любой девушке может внушить желание скорей в нее нарядиться, не правда ли?

Она развернула кусок белой парчи, удивительно затканной арабесками и серебряными цветами.

Материя была такая тяжелая и плотная, что стояла и шуршала при малейшем движении.

— Это восхитительно и должно понравиться Ружене, благодарю!

— А вот головной убор, — продолжала показывать графиня, осторожно доставая из ящика серебряную, тонкой работы повязку, осыпанную жемчугом с бриллиантом, к которой прикалывался вуаль серебристого газа.

— Да это хоть для королевы! Где ты откопала такую прелесть? Тебя положительно, должно быть, обобрали венецианские купцы.

— Подобное сокровище, разумеется, стоит дорого! Но я купила его, относительно, довольно дешево. Кузен Томассо приобрел их, по случаю, для одной родственницы, выходившей замуж; но жених был убит на поединке, а невеста постриглась в монастырь и вещи оставались на руках епископа, который и уступил их мне.

— Ого! Да он баснословно щедр, кузен Бранкассис, — иронически сказал Вок, — если только вещи достались ему не тем путем, каким приобретает обыкновенно его высокопреосвященство, кардинал-легат Балтазар Косса, который, как мне рассказывали, с помощью хорошо вооруженных, доверенных людей, прямо-таки грабит втихомолку купцов, проезжающих по землям Болоньи. [41]

— Вок! Как тебе не стыдно повторять низкую клевету. Ну, будут ли такие высокие лица заниматься разбоем? — негодующим тоном сказала графиня, — Право, ты стоишь того, чтобы я не отдала тебе подарков, которые посылают наши знатные родственники: для тебя кусок малинового бархата и чудной работы кубок, а для Ружены — золотую цепь со звездой из сапфиров и графскую корону, украшенную рубинами.

— У-у! За это я готов всех их признать святыми, — смеясь, объявил Вок, целуя мать, лицо которой тотчас прояснилось.