Мамлюк

Али-бей, ставший в последнее время известным в Европе по различным описаниям заключительных событий его жизни, изведав многие превратности судьбы и быв изгнан из столицы своими соперниками, под конец насладился радостью возвращения и добился абсолютной власти в Каире.

Порта относилась к нему с неизменным нерасположением, и в своем сердце он также питал к ней самую сильную злобу. Ничего он так не желал, как чтобы она была разорвана на части и чтобы сам он внес в это свою долю.

Благоприятный случай представился в виде войны с Россией, и в оказании поддержки этой державе Али-бей был готов пойти на все…

Венецианский купец Карло Розетти [62], молодой человек больших способностей и большой предприимчивости, в течение ряда лет пользовался абсолютным влиянием на Бея. Будь такой человек офицером на эскадре (русской средиземноморской эскадре. — Г. Б.-М.) и имей он инструкции из Петербурга, оттоманскому владычеству в Египте пришел бы конец» [63].

Но ко времени первого пребывания Брюса в Каире молодого венецианца сменил, в роли всесильного первого советника, копт Риск [64] — проныра, хитрец и большой стяжатель, да к тому же астролог. Суеверный сын Востока той эпохи, Али-бей верил предсказаниям звезд, и это удваивало силу влияния на него Риска. Был ли Риск, в довершение всего, еще и платным агентом Стамбула, как это допускал Брюс, об этом трудно судить; но что своей астрологией и своими лукавыми советами он принес большой вред Али-бею, в этом знаменитый путешественник едва ли ошибается.

Брюсу удалось завоевать расположение Риска, а через Риска — и доверие Али-бея.

Первый же вопрос, заданный при встрече Брюсу его высоким собеседником, касался войны России с Турцией: Али-бей хотел знать, каковы, по расчетам его посетителя, должны быть результаты военных действий.

«Я сказал, что турки будут разбиты на суше и на море, где бы они ни появились.

Второй вопрос — будет ли Константинополь сожжен или взят? Я ответил, что не случится ни того, ни другого, но что после большого кровопролития будет заключен мир, без большой выгоды как для одной, так и для другой стороны.

Он всплеснул руками и выругался по-турецки, потом обратился к стоявшему перед ним Риску: „Вот что действительно будет печально! Но правда есть правда, и бог милостив…“ [65]»

В ноябре 1768 г. в Каир пришло из Стамбула повеление снарядить и двинуть на помощь главным турецким силам. 12 000-ную армию. Египетские недруги Али-бея, во главе с каирским пашой Мухаммедом, решив воспользоваться удобным случаем, послали в Стамбул донос на ненавистного шейх эль-беледа, обвинив его в том, что бывшие в его распоряжении силы он собирается использовать не для помощи своему сюзерену, а для того, чтобы отложиться от него. Результатом была немедленная отправка в Каир капиджи-баши [66] с требованием головы неверного вассала.

Но капи-кьайа [67] успел заблаговременно предупредить своего патрона, и неподалеку от трассы будущего Суэцкого канала султанский посланец и его эскорт были перехвачены и прикончены Али-беем Тантави, а смертоносный документ доставлен Али-бею. Последний тотчас же созвал диван и обратился к беям, с горячим призывом тут же объявить о восстановлении потерянной в 1517 г, независимости и открыто отложиться от Турции. Сторонники Али-бея приняли это предложение с энтузиазмом, немногочисленные противники — подчиняясь силе обстоятельств.

Первым важным решением суверенной власти было — изгнать из Египта наместника-пашу, вторым — обратиться к сильнейшему феодалу Палестины, другу Али-бея, шейху Акхи, Омару ээ-Захиру с предложением теснейшего союза [68]. Шейх ответил незамедлительным согласием и в самом непродолжительном времени более чем оправдал возлагавшиеся на него надежды, со своими девятью тысячами принудив к отступлению 25 000-ную армию трехбунчужного дамаскского паши Османа [69], двинутую Стамбулом против отложившегося Египта. Этот важный успех, одержанный у берегов Тивериадского озера, развязал Али-бею руки для широко задуманных операций, проведенных им в течение последующих полутора лет на юге, востоке и юго-востоке Египта, а также в Аравии и завершившихся занятием Мекки.

Конец 1770 и начало 1771 года были посвящены подготовке к осуществлению еще более честолюбивого замысла — завоеванию Палестины и Сирии. Одновременно с этим были завязаны сношения с Венецианской республикой и с командующим русским средиземноморским флотом.

В положенный срок приготовления к сирийскому походу были закончены, и в начале 1771 г. тридцатитысячная армия Абу-Захаба [70] двинулась в поход и на пятый день по выступлении штурмом взяла Газу. За этим, месяца полтора спустя, последовало овладение Рамой и Наблусом [71], а затем, после двухмесячной осады — Яффой. Перейдя после этого юго-западные отроги Ливанского Тавра и заняв без сопротивления Сайду, Абу-Захаб двинулся оттуда к Дамаску и приступил к его осаде. После того как попытка Осман-паши решить дело сражением в открытом поле окончилась полной неудачей и сам он бежал в Алеппо, население города открыло ворота победителю. Через неделю, убив предварительно своего командира, сдался и гарнизон дамаскской цитадели.

Взятие Дамаска, казалось бы, должно было дать импульс к дальнейшему развертыванию наступательных операций — в первую очередь в направлении Хомса и Алеппо. Но судьба решила так, что именно в этот момент на Али-бея обрушился самый непоправимо тяжелый удар его жизни: Абу-Захаб изменил ему и, бросив на произвол судьбы все завоеванные крепости и города, отвел свою армию в Египет.

По вопросу о маршруте отходившей армии среди авторов нет единого мнения. Большинство проводит его через Каир, меньшинство, вместе с Луизиньяном, — минуя Каир.

Недостаточно ясен и другой важный аспект этого решающего эпизода — характер отношений, существовавших между Али-беем и его нареченным сыном в промежутке времени между эвакуацией Сирии и Палестины и открытым разрывом. Кое-какие подробности, сообщаемые об этом, определенно нуждаются в критической проверке, заниматься которой было бы здесь явно не к месту. К тому же это и не так уж существенно пред лицом того решающего факта, что конец февраля 1772 г. застал Абу-Захаба в Верхнем Египте, а в начале апреля предводительствуемая им большая, сильная армия была уже на пути к Каиру.

После того как посланный против Абу-Захаба Исмаил-бей перешел на его сторону, а предпринятая с совершенно недостаточными силами попытка Росван-бея задержать врага на ближних подступах к столице окончилась полной неудачей [72], — Али-бей решил покинуть каирскую цитадель и с личными своими войсками отойти в Палестину. Беям его «дома» была предоставлена свобода выбора; либо оставаться в Египте и считать себя свободными от каких бы то ни было обязательств по отношению к царственному изгнаннику, либо последовать за ним. Они, не колеблясь, предпочли последнее, заставив даже Д’Амира и цитирующего его Деэрэна [73] отдать должное почти волшебной способности Али-бея покорять сердца людей. Не смог Д’Амира пройти и мимо другой для мамлюка разительно необычной черты, проявленной Али-беем в эти мучительно тяжелые для него первые месяцы 1772 г. — непонятной мягкости, даже любовной бережности по отношению к сыну-ослушнику и мятежнику.

Всего с Али-беем ушло 7000 конных и пеших бойцов.