Сын чекиста

Незаметно для себя Вовка впитал лозунги, которыми пестрели в те годы газеты, слова, которыми обильно была пересыпана речь матери, постоянно готовящейся к докладам и лекциям. Все эти слова, мысли, полные большого значения, определяющие смысл жизни, существо происходившей в те годы ожесточенной классовой борьбы, Вовка понимал прямолинейно, по-своему. Вот и сейчас стоит он и думает, заходить или не заходить к классово чуждому деду?

Из-под ворот выползает на улицу желтый мохнатый клубок. Усиленно виляя хвостом, пес бросается к Вовке, становится на задние лапы, повизгивает, пытается лизнуть ему нос. Мохнатый Шарик, очевидно, от своей матери Зюрочки унаследовал не только пышную шерсть, но и привязанность к Вовке.

Но у Вовки нет настроения возиться с собачонкой. Шарик обиженно отходит. И тут происходит невероятное: мелькает длинная палка, раздается испуганный визг, здоровенный рябой парень в ковбойке тянет на веревке пушистый комок. Второй собачник стоит у повозки, на которую водружена будка с решеткой, и говорит:

— Ой, Иване! До чего ловко ты ее сцапал...

— Открывай! — мрачно бросает рябой и на петле поднимает в воздух Шарика.

За решеткой, понурив голову, сидит мохнатая дворняжка, в ее шерсти зеленеют репейники, мечется по будке белый с черными пятнами фокстерьер; не смирившись с неволей, зло скалит зубы похожая на волка овчарка. Шарик испуганно жмется в углу, жалобно скулит и умоляюще глядит на Вовку: «Защити! Я же тебя выбежал встречать!»

— Отдай! Это моя собака, — подходит к собачнику Вовка.

— Катись ты!..

Вовка, не помня себя, кричит:

— Отдай! А то худо тебе будет!

— Шарика, Шарика поймали! — выскакивают со двора ребята.

Свистит кнут, грохочет телега, зло рычит овчарка. Вовка бросается вперед и, схватив лошадь за узду, останавливает ее.

— Выпусти собаку! — требует Вовка.

Собачник ругается. Собирается толпа, с перекрестка спешит милиционер. Пока собачники спорят с Вовкой, мальчишки по-своему распоряжаются судьбой собак. Они вытягивают щеколду, запирающую дверь будки. Первым выскакивает фокстерьер, за ним выкатывается на руки ребятам Шарик, прыгает через головы своих спасителей на мостовую овчарка.

Рябой собачник видит улепетывающих с Шариком мальчишек и замахивается на Вовку кнутом.

— Только тронь! — выставляет вперед грудь с красным галстуком Вовка. — Я выпустил твоих собак, да?

— Заберите цього фулигана, товарищ милиционер! — жалуется рябой.

— Не вижу состава преступления, — говорит милиционер и предлагает: — Разойдись, граждане!

Собачники понукают лошадь, и телега отъезжает. Понурив голову, слезящимися глазами смотрит через решетку будки дворняга. Она так и не воспользовалась возможностью обрести свободу.

Екатерина Сергеевна вышагивала по заводскому двору впереди галдящего шествия. В руках у нее портфель-чемодан.

К окнам цеховых конторок приплюснулись носы, смотрят беспокойные глаза. Не у одного цехового начальника в эту минуту щемит сердце, мелькает тревожная мысль: «Неужели к нам?»

Несколько неприятных минут переживает и Семен Ягодкин. Шествие продвигается к механическому цеху, и Семен Ягодкин больше не сомневается: идут к нему. Надо же такому случиться! Именно в эти дни штурма он остался один. Начальник цеха Петр Александрович Кравченко слег в больницу. Точно знал старый хрыч, когда заболеть! Теперь позора не оберешься. Катерина тоже хороша. Нет, чтобы помочь, поддержать в трудную минуту! Ишь вышагивает! Целую ораву за собой ведет, чтобы все над мужем надсмеялись.

Семен переводит взгляд на стену конторки, где висит график выполнения плана механическим цехом. Красная линия лишь в конце небольшим гребнем взмыла вверх. Это было вчера. В первый день штурма цех впервые выполнил план. Сегодня красная линия снова упадет. Несколько рабочих не вышли на работу, а один токарь, неплохой мастер, пришел пьяный и сейчас отсыпается за ворохом стружек.

Но шум стихает. Значит, пронесло! Семен вытирает выступивший на лбу пот. Нет, все-таки Катерина молодец! Она-то понимает, что Семен может хорошо работать. Он и сам бы рад покрасоваться, походить в передовиках. Да что сделаешь с прогульщиками да лодырями! Один плана не вытянешь. Семен подходит к окну.

Шествие направляется к литейному цеху. Правильно! Давно пора сказать литейщикам: «Да как же вам, братцы, не стыдно! Из-за вашего литья и в механическом брак растет. Молодцы завкомовцы!» — одобряет Семен.

Парни в юнгштурмовках, с кимовскими значками на груди распахивают закопченные двери литейного. В цехе полумрак, лишь багровым заревом пылает топка вагранки. Литейщики понуро смотрят на гостей. Начальник цеха Борис Сергеевич Пидсуха, здоровяк лет сорока, безуспешно пытается спрятаться за низкорослого Виталия Глебова. Профорг литейного, вытянув руки по швам, растерянно улыбается.

Катерина перешагивает через опоку и протягивает руку профоргу.

— Здорово, герой! А ты куда прячешься, Пидсуха?

— Что же это, Екатерина Сергеевна! Помилуй! — Пидсуха всплескивает руками. — Ну, ей-богу, разве мы одни виноваты?

Шутки, одна злее другой, обрушиваются на литейщиков. Катерина извлекает из портфеля разрисованную бумагу и спрашивает:

— Константин Ивангора есть?

Из толпы, засунув руки в карманы замасленных брюк, вышел парень.

— Ну я Ивангора. Чего тебе?

— По поручению завкома тебе, Ивангора, как наиболее отличившемуся симулянту на заводе я должна вручить орден «Симулянта».

Парень хватается за ворот рубашки: трещат пуговицы, обнажается грудь атлета, разукрашенная татуировкой.

— Измываются над рабочим человеком, легавые!

— Ну ты, блатной, полегче! — рванулся к нему профорг литейщиков. — Кто это легавые?

Рабочие загудели. Почуяв недоброе, парень сник.

— Что же это, товарищи? Ведь я не контра какая-нибудь! Зачем прошлым попрекать? Ведь я...

— Силища-то какая! А все плачет — хворый, — сказала Екатерина Сергеевна и развернула карикатуру.

Художник изобразил здоровенного парня, размахивающего огромными кулаками над головой маленького, щупленького врача. Под карикатурой подпись: «Ивангора доказывает, что его руки слабость разобрала».

Все дружно засмеялись.

— Вылитый Костя Буржуй!

— Да, похож здорово!

Парень попытался укрыться за спинами литейщиков, но рабочие подталкивали его вперед:

— Не стесняйся, Ивангора!

— Получай орденок, знатный симулянт!

Катерина опять достала из портфеля какой-то сверток, обвела глазами присутствующих, встретилась с хмурым взглядом Кузьмы Ягодкина.

— Прошу вас, литейщик Ягодкин...

Кузьма не пошевелился, у него лишь насупились брови да отвисла нижняя губа.

— Сюда, пожалуйста, Кузьма Платонович. Пускай народ вами полюбуется.

В руках у предзавкома пол-литровая бутылка. Вместо казенной наклейки «Водка» на ней наклеено фото Кузьмы Ягодкина.

— Чего же вы робеете? Получайте орден «Прогульщика» № 1!

Парень в юнгштурмовке хохотнул и умолк, будто поперхнулся. В цехе воцарилось недоброе молчание. Литейщики недоуменно глядят на предзавкома: зачем смеяться над старым кадровиком? Бутылка дрожит в руках Катерины. Смущенная и раздраженная молчанием рабочих, она сама делает шаг к деверю и говорит:

— Чего стоишь? Получай заслуженную награду!

Шарахнулись в сторону рабочие, прикрыв голову руками, присела Катерина. Поллитровка, пущенная рукой Кузьмы, описала дугу, ударившись о вагранку, разлетелась на мелкие осколки.

— Запомни, Катька! Ты еще пеленки мочила, когда я в литейный пришел... — Кузьма скрежетнул зубами и, словно слепой, пошел к выходу.

Семен Ягодкин вначале было испугался за жену — изуродует ее Кузьма, а теперь ему стало жаль брата. Напрасно Катерина все это затеяла... И рабочие ее не поддержали, да и Кузьма не чужой человек.

— Молчите! Считаете, зря обидела? — спросила Катерина у притихших литейщиков.

— Нехорошо получилось, Катерина Сергеевна, — вступился кто-то из стариков.