Танцовщица

Мирза Русва-сахиб! В жизни каждой жен щипы наступает такая пора, когда ей хочется, чтобы кто-нибудь ее полюбил. Не подумайте, что это желание длится всего несколько дней. Нет, оно возникает с расцветом юности и развивается с возрастом. Чем старше женщина, тем оно сильнее.

Конечно, у меня был любовник – Гаухар Мирза, но его любовь была иного рода. В ней не хватало как раз того, чего искала моя душа – настоящего мужского достоинства. На Гаухара Мирзу повлияло ремесло его матери. Он тащил у меня все, что под руку попадало, а сам не дал мне ничего, кроме одной-единственной рупии, о которой я уже говорила. Теперь мне хотелось обрести такого поклонника, который угождал бы мне, тратился на меня, кормил меня и поил.

Наваб Султан-сахиб – так его назвал мне слуга – был хорош собою. Его лицо носило отпечаток того горделивого достоинства, которому женщины покоряются всем своим сердцем. Многие люди ошибаются, полагая, что женщинам нужны только лесть и уверения в любви. Бесспорно, им все этоприятно, но лишь тогда, когда к этому не примешиваются никакие низменные побуждения. А ведь есть люди, которые, явившись к танцовщице, не сводят глаз с ее украшений, и в каждом их слове звучит просьба: полюби меня, полюби ради бога, полюби и приди ко мне в дом; отдай мне все, что у тебя есть, и стань в моем доме служанкой – пеки хлеб, корми и одевай меня и моих детей. Однако не каждый мужчина обладает чудодейственной красотой библейского Иосифа, и не могут все женщины самозабвенно тянуться к нему. Мужчина любит женщину, а женщина мужчину, но эта любовь обычно не чужда своекорыстия. Такая беззаветная преданность, как у Лейлы и Меджнуна или как у Фархада к Ширин, [59] встречается только в книгах. Говорят, что безнадежной любви в жизни не бывает. Я видела и такую, но считаю ее просто безумием. И зачем сходить с ума сразу двоим – и мужчине и женщине?

На следующий день поздно вечером наваб-сахиб пожаловал сам. Он переговорил, как полагается, с бувой Хусейни, условился с нею о плате, и потом мы остались одни. Выяснилось, что наваб-сахиб не собирается, брать меня к себе в дом; он хотел только приходить ко мне время от времени по вечерам на час, на два. Наваб Султан-сахиб оказался немногословным застенчивым человеком. Ему было всего лет восемнадцать – девятнадцать. Он воспитывался в большой строгости и привык во всем слушаться родителей. В житейских хитростях и уловках он был совершенно несведущ. Хорошо, что он уже объяснился мне в любви – через посредство слуги, – иначе ему даже это удалось бы сделать лишь с немалым трудом. Но вскоре я заставила его побороть смущение.

Я осыпала его нежными словами и вообще вела себя так, словно страстно влюбилась в него. Конечно, я притворялась, но не вполне; ведь наваб Султан-сахиб обладал такой привлекательной внешностью, против которой не смогла бы устоять и самая холодная женщина: светлая кожа, нежная как лепесток розы, прямой нос, тонкие губы, прекрасные зубы, курчавые волосы, умнее лицо с высоким лбом и громадными глазами, крепкие сильные руки с широкой костью, высокий стройный стан – словом, все его тело с ног до головы было отлито создателем в совершеннейшей форме; вдобавок – бесхитростные речи и через каждые два слова любовные стихи, причем многие собственного сочинения. Оказалось, что стихи – его страсть; он был потомственным стихотворцем и еще вместе с отцом начал выступать с газелями на мушаирах.

Поэты, каковы бы ни были их любовные стихи, не стесняются читать их при ком угодно. Бедняк не задумается выступить со своим стихотворением перед вельможей, вельможа – перед бедняком, хотя ни о чем ином они никогда друг с другом не разговаривают. К тому же бывают и такие стихи, что, если захочешь передать их смысл прозой, язык не повернется.

Словом, в тот вечер разговор у нас был очень приятный.

– Ваше пение так пленило меня, – говорил Султан-сахиб, – что я не мог найти покоя, пока вас не увидел.

– Вы слишком снисходительны. Что вы нашли во мне? – отозвалась я и добавила по-персидски: – «Аяз! [60] Себе знай цену сам. Ты тот, кем ты себя считаешь».

– О! Вы, оказывается, учились! – удивился он.

– Да, немножко.

– А писать вы тоже умеете?

– Умею.

– Значит, та газель переписана вами собственноручно?

Я улыбнулась.

– Боже! Как мне дорог этот листок! – воскликнул Султан-сахиб. – Я очень рад, что вы умеете писать. Значит, нам больше не понадобится посвящать слуг в тайны сердца. Теперь мы будем поверять наши тайны одному лишь перу. Об этом я мог только мечтать. В таких делах надо, насколько возможно, избегать чужого посредничества.

– Это вы сами сочинили? – спросила я.

– Нет, – покойный отец.

– Чудесно сказано!

– Бог мой! Да вы обладаете поэтическим вкусом.

– Чьи это стихи? – снова спросила я.

– Его же.

– Тоже чудесно сказано!

– Да, да! Писал он, но, аллах свидетель, все, что сказано в этих стихах, можно отнести и к вашим достоинствам.

Я отозвалась на это таким двустишием:

– Безукоризненно! – похвалил стихи Султан-сахиб.

– Благодарю вас!

– Скажите, вы сочиняете стихи?

– Нет, я заставляю таких знатоков, как вы, сочинять их для меня.

Султан-сахиб слегка нахмурился, но я улыбнулась, и он сам рассмеялся.

– Хорошо сказано, – согласился он. – А ведь многие танцовщицы имеют обыкновение читать под своим именем то, что сочинено их друзьями.

– Не приписывайте это одним лишь танцовщицам. Разве мужчины не поступают так же?

– Клянусь аллахом, это верно. Среди друзей покойного батюшки было немало таких господ, которые за всю свою жизнь не придумали ни одной строчки, но к каждой мушаире у них была готова газель. Нередко для них писал сам отец. Бывало и так, что, когда я сочинял газель, они подбирали те строки, которые я почему-либо выкинул, и выдавали их за свои. Однако, спрошу я вас, какое в этом удовольствие? Покойный отец не раз говаривал, что он выбросил из своего сборника все стихи, подсказанные ему учителем. Много ли радости сердцу слушать незаслуженные похвалы?