Ставрос. Падение Константинополя (СИ)

Марк никогда не занимал столько сердца и мыслей Феофано, сколько Леонард – Феодоры. Как бы ни был любовник лакедемонянки предан ей и храбр, он был несопоставим с Леонардом по своему развитию.

Последним, что увидел Леонард, обернувшись со своего коня, были две подруги, которые стояли, тесно прижавшись друг к другу плечами, и провожали его взглядами с одинаковым выражением.

========== Глава 140 ==========

Леонард написал им из Венеции через пятнадцать дней – сказал, что экипировал оба своих судна и набрал вольных гребцов, что оказалось легче, чем можно было надеяться. Комес признался, что пустил слух о том, что он, комес Флатанелос, здесь - и о своем плавании в золотоносную Испанию и возвращении в Византию. Все равно ему было не скрыться – а выиграть, рискнув, можно было много больше, чем проиграть.

Вернее сказать, как понимала Феодора, - тут только со щитом или на щите…

Критянин признался, что, к его изумлению, на призыв его откликнулось много освобожденных им каторжников, которые все-таки пристроились к честным промыслам здесь, в вольной Венеции. Но жили они туго, и память о благородстве Леонарда была в них так жива, что они без колебаний согласились на все опасности, только бы служить под его началом.

И, конечно, каторжников манил тусклый блеск византийских сокровищ – сокровищ, на которые эти бедняги только облизывались, заживо гния в цепях на галере.

Леонард придирчиво осмотрел жаждущих и оставил около половины, казавшихся ему самыми крепкими и надежными; все бывшие галерники тут же, без всяких велений со стороны хозяина, поклялись страшной клятвой служить ему не на жизнь, а на смерть.

Остальных гребцов Леонард нанял в городе – из тех, кто, хоть и был свободен, жил не лучше галерных рабов и надеялся на лучшее.

Леонард сказал, что оставил часть своих людей в Венеции, - хозяева посылали им содержание из имения, да те и сами прирабатывали, по мере способностей: кто рыбной ловлей, кто ремесленничал или помогал в лавке. Леонард приказал им не терять бдительности и продолжить наблюдать за портом и за своим городским домом.

После этого он еще раз горячо попрощался со всеми своими домашними, попросил Феодору обнять сына - и все было сказано: комеса и его возлюбленную опять разделило море. Леонард обещал написать снова, как только ступит на твердую землю: это будет уже в Испании. Но до тех пор – сколько всего может случиться?

Письмо привез не кто иной, как Феодот: Феодора понимала, что комес по-прежнему не доверяет этому матросу, хотя тот словно бы давно обелил себя, и не хочет держать его при себе в опасных предприятиях.

Сама хозяйка не знала – оставить ли Феодота при доме; или отослать в Венецию. Но если предположить, что матрос нечист, можно ли это сделать?..

Леонард ничего не сказал о своем посланце, полагаясь на мудрость жены и на провидение; и наконец, махнув рукой, Феодора отправила Феодота в деревню.

Едва ли он сбежит в Венецию или еще куда-нибудь так далеко сам – а если сбежит, будет замечен.

Она посоветовалась со своей госпожой; и Феофано согласилась с нею. Лакедемонянка прибавила с улыбкой, что Феодот, скорее всего, честен: и что комес прислал его сюда, чтобы у Флатанелосов оставался хотя бы один верный человек.

Через несколько дней после того, как пришло письмо, – это было в августе, когда Энею пошел третий месяц, а Леониду, сыну Феофано, восьмой, - в свое имение приехал Мелетий Гаврос. Киликиец известил Флатанелосов о приезде письмом, что было внове, потому что, хотя он и тесно дружил с Леонардом, между их загородными домами никогда не было добрососедской близости. Теперь Мелетий словно бы признал… статус нового греко-итальянского семейства. Или к тому, чтобы написать, была какая-то другая причина.

Мелетий приглашал их в гости – старших женщин дома Флатанелосов и Мардония Аммония: хотя Метаксия Калокир и была независима, как вдова, женщинам было неприлично ездить в гости к мужчине без опекуна – знатного сопровождающего. В качестве такого сопровождающего и приглашался юный Аммоний: хотя, конечно, его в гостях у Гавросов никто слушать не станет. Тут и не скажешь, кто кому будет сопровождающим!

Феодора вдруг подсчитала, сколько лет прошло с того года, как ее пленили, - для этого ей пришлось припомнить возраст старшего сына, Варда Нотараса, которому как раз в июне исполнилось восемь лет.

А это значило, что она прожила на чужбине девять лет - и ей самой пошел двадцать седьмой год: четыре года со дня падения Константинополя… 1457 год от Рождества Христова.

- Что ж, поедем, развеемся! – сказала Феофано, когда услышала о приглашении Мелетия.

Они обе возьмут с собой детей – но ведь Мелетий, конечно, давно знал о прибавлении в семействе Флатанелосов; и жены его в имении не будет, о чем он предупредил. А прочим в итальянской провинции и вовсе нет никакого дела, чьего ребенка родила здесь бежавшая из Византии знатная вдова-гречанка. Мало ли тут таких вдов – да и жен!

Обе подруги, конечно, снарядили для себя и детей богатую повозку; Мардоний поедет верхом. Сама Феофано в имении, отдохнув после родов, уже нередко садилась на коня по-мужски: после того, как она начала стрелять из лука, слуги-итальянцы этому не изумлялись, хотя на кухнях наверняка толковали о многом. Пусть их! Этих нечего бояться!

Феодора, родив сына, еще не садилась на лошадь – хотя намеревалась попробовать в самом скором времени.

Загородная вилла Мелетия Гавроса, которую они видели в первый раз, не уступала богатством римскому его жилищу: а пожалуй, и превосходила. Здесь он мог себя не стеснять, строясь так широко, как только пожелает душа и позволят средства; а средства были немалые. И сад был такой, что впору потеряться, - больше, чем у всех византийских патрикиев, у которых Феодоре довелось жить.

- Славный дом! – сказала Феофано, с жадностью оглядывая все это великолепие, - Мелетий завел себе даже павлинов, гулявших между фонтанами.

Феодора пожала ей локоть.

- Ты хотела бы себе такой же?

Феофано кивнула, погрузившись в свои мечты, - конечно, она думала о возвращении комеса; а может, и о разговоре с Мелетием Гавросом, который им предстоит… уже сегодня.

Долго говорить наедине им не пришлось: пришел привратник, который встретил подруг у кованых ворот виллы и отлучался, чтобы привести хозяина. Мелетий Гаврос был с ним. Он радостно простер руки к амазонкам, как будто они обе были его дорогими родственницами.

- Как чудно, что вы приехали, мои госпожи!

Он расцеловался с женщинами, потом взглянул на сурового Мардония, который стоял в стороне, держа под уздцы коня: точно готовясь ускакать отсюда, как только ему что-то не понравится.

- Поди сюда, мой юный синьор! – позвал киликиец, подманив сына Валента рукой.

Мардоний дернулся от этого обращения; но потом послушно оставил поводья и подошел. Мелетий, который прекрасно знал о том, что его обыкновения стали известны новым друзьям, не стал обнимать юношу, а только похлопал по плечу.

- Ты уже совсем мужчина! У меня сегодня к тебе будет разговор, - Мелетий вдруг подмигнул; Мардоний свел черные четкие брови и покраснел. Но он только поклонился, ничего не сказав.

Феодоре показалось, что Мелетий Гаврос сейчас беспредельно радуется свободе – которой он никогда не имел в городе, под ферулой* своей римской супруги.

Потом Мелетий посмотрел на детей – Энея вынесла на руках Магдалина, а Леонида вывела другая, здешняя итальянская нянька, приставленная к сыну Феофано: тезка и соплеменник спартанского царя уже ходил своими крепкими ножками. У него были большие серые глаза, как у матери, а черты, как у Марка: точно на греческой гемме.

- Какие прелестные дети! – воскликнул Мелетий: с неподдельным восхищением. – Вы привезли сюда Грецию, мои госпожи, ароматы и песни моей родины, которые я слышу, глядя на ваших сыновей!

Феофано царственно склонила голову, опустив подкрашенные глаза. Феодора заулыбалась, хотя на душе скребли кошки: радушный хозяин определенно что-то задумал.