Семья Берг

Хозяева магазинов и их жены подчеркнуто любезно встречали Павла: военный с орденом на груди мог оказаться хорошим клиентом. В «Одежде» Вольфсона он разговорился с хозяевами и сказал, что тоже еврей. Оба расплылись в улыбках от удовольствия, хозяйка всплеснула руками, вскрикнула:

— Ой, вы еврей? Муля, посмотри на него — он еврей!

Муля среагировал спокойней:

— Приятно видеть еврея — героя войны. Мазал Тов [16] с приездом в Москву.

— Вы давно здесь торгуете? — спросил Павел.

— Что вам сказать? Не так, конечно, давно, но торгуем. Теперь сюда понаехало много евреев — кто работать, кто учиться, кто торговать, как мы. Мы торгуем для всех, но вот еврея-героя с орденом видим впервые. А вы откуда будете?

— Родился я и вырос в Рыбинске, но давно там не живу.

— В Рыбинске? Ой, так в Рыбинске ведь живет мой племянник — Самуил Перельман. Слышали про такого?

— Нет, не припомню.

— О, он очень хороший человек, он теперь учитель в тамошней школе. Может, ваши родители его знают. А может, мы с вами даже родственники. Как говорится — все евреи родственники.

— Родители мои умерли.

— Ай, ай, ай, как жалко. Так что бы вы хотели купить? Для вас будет лучший товар и по самой дешевой цене.

— Мне надо включаться в гражданскую жизнь. Нет ли у вас гражданского костюма мне по росту?

Хозяйка опять вскрикнула и даже всплеснула руками:

— Ой, как это «нет ли»? Для вас у нас нет? — для вас есть все. У нас не какая-нибудь лавочка, у нас выбор товара. По вашему росту? — она прикинула. — Конечно, закройка на костюмчик найдется, только надо будет подгонять. Очень уж вы большой. Но мы вам быстро пошьем, из лондонского материальчика. И дадим скидку как герою — десять процентов.

— Муся, дай ему двадцать, он из Рыбинска, где Самуил, — сказал хозяин и спросил: — Расплачиваться чем будете? Теперь понавыпускали разных казначейских билетов — казначейских-смазначейских, кто их разберет. Не поймешь, чего настоящие деньги стоят.

— У меня новые червонцы. Это как, подходит?

— Червонцы? Это подходит. Червонцы выпустили недавно, это твердая советская валюта, их даже за границей принимают.

Муся сняла мерку и пошла в заднюю комнату перекраивать костюм по росту.

— А вы пока погуляйте.

— Мне бы подстричься. Зарос очень.

— Так вот рядом — парикмахерская Маргулиса, Моисея Михаловича. Это наш родственник. Скажите, что вы от нас, он вам даст скидку.

Маргулис оказался большим болтуном. Павел никогда еще не стригся у профессионального парикмахера и не знал, что все они любят поболтать. Срезая рыжеватые лохмы с головы Павла, Маргулис вещал тоном проповедника:

— Знаете, что я вам скажу? В этой войне главное было выжить.

Павел подумал: а ты-то что об этом знаешь? Маргулис продолжал:

— А у тех, кто выжил в войну, теперь новая забота: как выжить при советской власти. Партии-шмартии, митинги-битинги, ничего не поймешь. Всех арестовывают, допрашивают — любишь ли советскую власть? А что я, знаю — люблю, не люблю? Советская власть — это как жена: любишь, не любишь, но жить надо вместе. Но я так думаю, что парикмахеров трогать не станут. А вы как думаете?

У Павла на этот счет мнения не было, он еле дождался, когда Маргулис закончит стрижку и можно будет вернуться к Вольфсонам. Муся, как увидела его стриженым, воскликнула с восторгом:

— Ой, какой вы теперь стали красавец, такой красавец! Только еврейские мужчины могут быть такими красавцами.

Она принесла пиджак и стала подгонять его по фигуре Павла. А он разговорился с хозяином.

— Ну а как вообще-то ваша жизнь здесь, как идет торговля?

— Как идет торговля? Азохен вэй [17]. Нет, жить, конечно, можно. Что вам, как идет, сказать? — для евреев революция лучше, чем царь. Раньше были погромы, запреты. Теперь нас не бьют по морде и не плюют в лицо. Нас даже не ограничивают — торгуй где хочешь. Евреи теперь везде: Троцкий — еврей, Каменев — еврей, Зиновьев — еврей. Да что там говорить — в правительстве много умных еврейских голов. Ну, правительство- шмавительство, а что делать бедному еврею? — еврею надо делать деньги, надо заводить свой гешефт. Нет, жить, конечно, можно.

Муся то входила, то выходила, разыскивая ножницы и принося мел, и тут нетерпеливо перебила мужа:

— Что ты говоришь — «жить можно», «жить можно»! А я вам так скажу: зря отобрали у нас нашу религию. Ну, конечно, мы понимаем, отобрали у всех — и у русских тоже, и у татар, у всех. Но у евреев все, что они имели, — это традиции их веры. Мы привыкли жить традициями. Теперь не стало синагог, нет Торы, нет Библии. От этого пойдет только разврат. Как нам теперь воспитывать детей, в каких традициях? У молодежи уже переворот в мозгах. Что это такое, — евреи женятся на шиксах, а еврейки выходит замуж за русских, за украинцев, за кого хотите! Это же против всех традиций. Но я вам все-таки скажу: таких чистых, как та девушка, с которой я могу вас познакомить, — таких уже не осталось.

Опять перебивая, вступил муж:

— Ах, Муся, кому теперь интересны традиции и чистота? Никому они не нужны. А вот деньги нужны всем. Когда в 1921 году объявили НЭП, для гешефтов свободы было больше. Конечно, евреи пошли торговать. А теперь? Теперь налоги повышают, жмут, обзывают нас частниками. А я спрашиваю — что в этом плохого? Почему плохо быть частником? Весь мир стоит на частной торговле. Говорят, при социализме все будет общее, ничего частного. Посмотрим, как это у них получится. Пока что некоторые уже не выдержали и закрыли свои точки. Впечатление такое, что приходит конец нашему НЭПу. Поэтому я и говорю — азохен вэй. Но нет, жить, конечно, можно.

Павел, усмехнувшись его приговорке, спросил:

— Вы все говорите: жить можно, жить можно… Так чем же вы недовольны?

Муля развел руками:

— Да когда мне все это не нравится…

В примерочной Павел натянул обметанный белыми нитками пиджак, а маленькая юркая Муся встала на скамейку и принялась нахваливать:

— Ну-ка, посмотрите в зеркало. Сидит так, будто я наметывала его специально для вас, — и грудь, и плечи, нигде не морщит.

— Вот здесь немного морщит.

— Где морщит? Здесь морщит? — она сильно одернула пиджак, так что большой Павел покачнулся. — Нигде не морщит.

— И вот здесь немного морщит.

— Где морщит? — опять дернула. — Нигде не морщит. Ну как, нравится?

— Кажется, ничего.

— Нет, вы только послушайте — он говорит «ничего»! Да это не «ничего», это то, что вам надо. В других магазинах вам такого не продадут.

Смущенный ее напором, Павел объяснил:

— Я ведь костюмы никогда не носил.

— Сейчас я его быстро зашью на зингеровской машинке, будете носить и останетесь довольны. Надо вам и пальто, — и приказала мужу: — Муля, принеси из задней комнаты разных цветов и фасонов, большого размера. Вот это вам особенно подойдет. Это я завтра подошью. А вы, извините, женаты?

— Нет, не успел.

— Ой, так я же познакомлю вас с одной очень интересной девушкой.

Женитьба была последним делом, о котором хотел бы думать Павел:

— Спасибо, мне теперь не до этого.

Но женщина загорелась желанием сватать и вцепилась мертвой хваткой. Сидя за ножной швейной машинкой «Зингер», она быстро-быстро говорила:

— Ой, так вы же не знаете — это такая девушка, такая девушка! Такой кристальной чистоты девушка! Таких теперь больше нет.

Павел отговаривался:

— Я совсем об этом не думаю.

— Может, вы боитесь, что она отстала от времени? Уверяю вас — совсем не отстала. У нее очень передовые взгляды, она девушка новой формации.

Муж скептически ее прерывал:

— Формации-швармации. Скажи ты ему просто, что она есть на самом деле.

— Отстань! Вы не слушайте его, он ничего не понимает в девушках.

— Это я-то не понимаю? А как же я выбрал тебя?

— Со зрением плохо было, вот как. Вы, товарищ красный командир, только ее увидите, сразу влюбитесь.