Семья Берг

Комендант собирался поместить Павла в комнате на четверых. Но Мехлис приказным тоном заявил:

— А вы знаете, товарррищ комендант, кто я? А я личный секретарррь товарррища Сталина. Фамилия моя Мехлис. Слыхали?

— Как же, слышал, товарищ Мехлис.

— Так вот, я обязываю вас выдать товарррищу Беррргу отдельную комнату. И обставить, соответственно. Доложите об исполнении в секретариат товарища Сталина и в редакцию газеты «Правда». А я пррроверю.

Напуганный комендант вытянулся перед ним в струнку:

— Будет сделано, товарищ Мехлис.

Устроившись в комнате со скудной обстановкой, Павел первым делом пошел в общую умывальную и сбрил колючую рыжеватую бороду и усы. Потом встал в очередь в общую душевую. Мыло у него с собой было, а мочалки из грубых стружек и серые вафельные полотенца лежали на полках. Пообедав в столовой общежития, он с наслаждением растянулся на узкой кровати и впервые за долгое время крепко уснул. Засыпая, подумал: «Ну вот начинается моя городская жизнь…»

Полночи Павлу не давали спать клопы — искусали все тело. Наутро он пожаловался коменданту. Тот сказал:

— Выжжем, товарищ красный командир. Только на говорите товарищу Мехлису, очень уж он строгий.

Потом Павел с интересом наблюдал, как присланные работники перевернули железный матрас, облили его денатуратом и подожгли: так они уничтожали клопов. Потом поменяли матрас и белье. Кажется, клопов не стало, но по углам продолжали ползать тараканы.

На следующий день Павел решил прогуляться вниз по широкой Тверской улице, и прохожие часто обращали внимание на необычайно высокого военного с орденом на груди. На Тверской еще с прошлого века стояли невысокие, в два-три этажа, дома богачей, теперь на стенах висели призывные политические плакаты: там располагались разные учреждения или общежития.

Москва жила весело. Проходя мимо домов, Павел слышал, как из многих открытых окон доносились записанные на граммофонные пластинки популярные песни: «Эх, яблочко, да куда котишься? Ко мне в рот попадешь — не воротишься…», «Цыпленок жареный, цыпленок пареный, цыпленок тоже хочет жить…» и самой популярной — «Здравствуй, моя Мурка, Мурка дорогая…».

В центре Тверской улицы проходила трамвайная линия, вагоны грохотали, скрежетали по рельсам на поворотах, вожатые пугающе звонили, разгоняя пешеходов. В обе стороны шло большое движение: ехали конки, повозки, изредка появлялись неказистые потрепанные грузовики и легковые машины. Автомобильной промышленности Россия на тот момент не имела, все машины были заграничные и старые.

Павел вышел на мощенную булыжником Красную площадь — с нее рельсы еще не сняли, хотя движение трамваев уже было запрещено. Перед ним открылся вид на Мавзолей, стены Кремля, Спасскую башню со знаменитыми курантами и Покровский собор, больше известный как храм Василия Блаженного. Павел многое знал о Москве и ее истории. Но, увидев площадь, он встал как вкопанный — у него захватило дух от величественности открывшейся картины. Павел вспомнил, что в 1812 году Наполеон, отступая из сожженной Москвы, приказал взорвать башни и стены Кремля, а заодно с ними и храм Василия Блаженного. По какой-то случайности была взорвана только одна небольшая башня и часть стены. Какое счастье, что это варварское деяние просвещенного европейца Наполеона не осуществилось!

Незадолго до приезда Павла, в 1927 году, был построен по проекту архитектора Щукина мраморный Мавзолей Ленина. Ступенчатую форму мавзолея архитектор скопировал с первой египетской Пирамиды ступеней. Почти пять тысяч лет назад ее построил первый известный по имени архитектор Имхотеп. Ступени его пирамиды выражали религиозную идею — по ним похороненный в ней фараон мог легко вознестись на небо к богам. Ступени ленинского Мавзолея поднимались вверх таким же конусом. Павел с усмешкой подумал: куда было возноситься неверующему Ленину? Сам Ленин высказал пожелание быть похороненным на петербургском кладбище рядом со своей матерью. И хотя Крупская была против, по инициативе и под давлением Сталина руководители государства постановили сохранить тело Ленина навечно. Забальзамированное тело вождя шесть лет лежало во временном деревянном строении, и над его бальзамированием работали харьковский анатом Владимир Воробьев и московский биохимик Борис Збарский. Задача у них была сложная: хотя мумифицирование тел известно со времен Древнего Египта, но там мумии лежали скрытые от глаз людей, и что происходило с ними — не видел никто. А сохранять тело для показа было совершенно новым делом.

В Мавзолей недавно стали пускать посетителей. Несмотря на раннее время, перед ним стояла длинная очередь людей с понурыми лицами. При всех верноподданических чувствах, показ мертвеца, сохраненного как живого, был для них невиданным зрелищем. Было в этом что-то важное и необыкновенное — возможность увидеть эту большевистскую святыню.

Павел посмотрел на очередь и решил, что придет потом, — пока лучше просто побродить по городу.

Только в самом центре Москвы были достаточно широкие улицы с каменными зданиями в три-четыре этажа. Другие районы состояли из узких улочек и переулков, застроенных деревянными домами в один-два этажа. Дома стояли в глубине густо заросших травой и крапивой дворов с колодцами. И повсюду над ними возвышались колокольни церквей. Церкви теперь были закрыты, часть из них были уничтожены, прочие использовались под склады или пустовали.

Районы Москвы еще сохранили старые названия Лефортово, Хамовники. Окраины тоже назывались по имени старинных застав, хотя часть из них была уже переименована. Два самых больших московских рынка — Смоленский и Сухаревский — стояли почти такими же, какими были построены. На рыночных площадях мелькало много подозрительного люда — воров и перекупщиков краденого. Но самым опасным местом Москвы оставались трущобы Хитрова рынка, названного в честь бывшего владельца этого участка земли генерала Хитрова. Рынок был иссечен оврагами, обстроен лачугами и располагался возле Яузы.

И еще одну особенность Москвы заметил Павел: на всем пути ему попадались на глаза беспризорные ребятишки, одетые в рванину: они попрошайничали, воровали, хулиганили и задорно распевали блатные песни.

Он вернулся на Тверскую улицу — пошататься по магазинам нэпманов и купить «гражданку» — костюм, рубашки, пальто, ботинки. Улица пестрела зазывающими вывесками магазинов, ресторанов, парикмахерских, фотоателье. Чем только не торговали, чего только не предлагали в этих лавочках. Среди вывесок с русскими именами владельцев — Филиппов, Елисеев, Яковлев, Грачев, братья Кулешовы, сестры Цветковы — было много еврейских, армянских, грузинских фамилий:

ОДЕЖДА НА ВСЕ ФАСОНЫ — ВОЛЬФСОН; ГАДАНИЕ НА КАРТАХ, САМЫЕ ТОЧНЫЕ ПРЕДСКАЗАНИЯ — ЦЫГАНКА МАША КОГАН; СВЕЖАЙШИЕ МЯСНЫЕ ПРОДУКТЫ — АСРАТЯН; РЕСТОРАН ЕВРОПЕЙСКОЙ КУХНИ — ПЯТИГОРСКИЙ; РЕСТОРАН АЗИАТСКОЙ КУХНИ — ИМАМАЛИЕВ; ГРУЗИНСКИЕ ШАШЛЫКИ — БРЕГВАДЗЕ; ПОШИВОЧНАЯ МАСТЕРСКАЯ, ПЕРЕЛИЦОВКА, ДЕЛАЕМ ИЗ СТАРОГО НОВОЕ — ШАФРАН…

Но многие магазины были уже закрыты, и вывески висели над запертыми дверями — эпоха НЭПа подходила к концу. Павла приятно поразило обилие еврейских фамилий. Что ж, евреи с древних времен были лучшими торговцами, процветали они и теперь, при НЭПе. Так проявлялись изменения в социальной структуре и в образе жизни разных слоев общества и разных национальностей. Он заговаривал с хозяевами и видел, что это были уже не прежние евреи-лавочники, каких он знал когда-то в мелких городах. В евреях нового времени произошла большая трансформация — никто из мужчин не носил ермолок на голове, ни у кого не было пейсов, одеты они были в обычные костюмы, а не в лапсердаки и выглядели как обычные мелкие русские дельцы. Только их лица выдавали национальное происхождение: длинные еврейские носы, большие навыкате глаза, в которых застыла многовековая еврейская грусть. И их жены, торговавшие с ними, тоже больше не носили на головах платков, не укрывали ног длинными юбками и не были замотаны кофтами по самую шею. Они выглядели как обычные горожанки: юбки у молодых — до колен или даже чуть выше, губы ярко накрашены, волосы коротко подстрижены и завиты по моде. В некоторых магазинах женами хозяев-евреев оказывались русские женщины — невиданное до революции зрелище. Многие мужчины и женщины курили.