Обет мести. Ратник Михаила Святого

Конные подскакали к перепуганному мужику.

– Ты куда это так заспешил, мил человек? – делано улыбнулся десятник, грудью коня оттесняя лапотника от воды.

– Дак, это… думал, татары нагрянули. Напужался шибко, вот и рванул.

– Давно ль татары стали русские шишаки и бороды носить? Ты, дядя, ври, да не завирайся! Поведай лучше, кого ты намедни ночью в сторону Рузы провожал, а? Кто те двое были, что дорогу торную невзлюбили? Что хотели, куда направлялись, чем платили тебе, Иуде? Иль ты теперь не под князем великим ходишь?!

В последних словах уже зазвучал металл. Мужичок с ненавистью глянул на ухмыляющегося старосту и пал на колени:

– Не погуби, родимый! А только не ездил я никуда! Коня в ночное гонял, в болото конь провалился, замучился вытаскивать. Тута я был, неподалеку…

– У тебя, бают, коней-то двое? – Легко соскочив с жеребца, Иван вплотную подошел к допрашиваемому и глянул сверху вниз. – Чего ж ты только одного гоняешь? Аль второй у тебя жрать не просит?

Мужик забегал глазами и ничего не ответил. С лошадей слезли еще трое.

– Разреши, старшой? – хлопнул себя по сапогу плеткой один, на полголовы более рослый, чем Иван. – Сейчас он у меня по-другому запоет, прихвостень московский!

– Погодь, Юрко! Перешибешь его, соплю, кто потом говорить будет? Мы иначе сделаем! А ну, братцы, поставьте его на комара!!

Две пары сильных рук вмиг сорвали с бедолаги порты и рубаху. Поняв замысел Ивана, мужик взвыл диким голосом. Но каяться все еще не спешил. Его, совершенно голого, примотали к ближайшей березке и отошли в сторону, отмахиваясь от насекомых, нудно певших над болотистой луговинкой.

Бывший лесной житель знал, что делал. Десятки маленьких кровососов вмиг облепили тощее тело, заставляя мужика извиваться и тереться о кору. Их черные тельца на глазах становились алыми. Немного времени потребовалось, чтобы смерд взмолился диким криком:

– Ой, милые, не дайте сгинуть!!! Ой, все расскажу, хорошенькие!! Ослобоните только руки, верните одежку мне!!! И едем поскорей отсюда!!

Березовыми вениками с него смахнули комаров, но и только.

– Ну?! Я жду! – хмуро произнес Иван. – Учти, более не помилую. Так тут одного и оставлю. Сам знаешь, что от тебя к утру останется. Помашите маненько, ребята, кажись, умнеть начинает…

Второго приглашения исповедаться явно было не нужно. Мужик торопливо залопотал, заискивающе-угодливо глядя на дружинников:

– Те двое из Твери были!! Сказали, что надо им на Рузу, что не хотят ехать через Ламск, что полгривны дают сразу на границе с московлянами и гривну завтра, коли встречу их и притащу обратно. Любой бы за такие деньги согласился пару ночей не поспать, верно? Орде вон скоро выход платить надо… хлеба бедные ноне, прикупать придется… Не в кабалу ж себя запродавать тиуну княжескому?..

– Тебя как зовут, раб Божий?! – перебил его Иван. Его так и подмывало заехать кулаком в этот шмыгающий носик и бегающие глазенки, но десятник понимал, что мужичок ему еще будет весьма нужен, чтобы перенять предателей. Оттого лишь несколько раз сжал и разжал пальцы правой руки.

– Олферка я…

– Так вот, Олферий! Объясняю тебе, в какое дерьмо ты вляпался! Те двое верховых, что в Москву мимо меня утекли, – предатели и изменники великокняжеские. Сам знаешь, что их ждет, равно как всех, кто таким Каинам помогает. Тебе даже похуже придется: на колу смерть примешь, смердам мы головы не рубим. Тыщу раз успеешь тот день проклясть, когда полгривны от них принял! Всю родню твою в рабство вечное продадим, скотину и добро в казну отпишем.

– Ой, пощади меня, дурака, боярин!!! Не вели казнить, все, что хошь, для вас сделаю!! Христом-богом клянусь!!

Ратники довольно переглянулись. Юрко одобрительно показал своему старшему большой палец правой руки. Выдержав паузу, Иван велел развязать пленника и вернуть ему одежду.

– Поможешь, говоришь? А ну, целуй крест, что не врешь!!

Можжевеловый нательный крест был немедленно покрыт доброй дюжиной звонких поцелуев.

– Ладно, теперь верю! Но учти, ежели хоть одним дыханием своим помешаешь мне взять тех изменников, то!.. – Десятник едва успел ухватить за рубаху готового вновь рухнуть в стерню бедолагу. – Короче, Олферий! Когда, говоришь, встреча у вас назначена?

– Завтра, миленький, завтра! Я укажу где!

– Молодец, понятливый, – ехидно фыркнул Иван и обернулся к своим. – Сейчас вертаемся в деревню и встаем у него в избе. И чтоб до нашего отъезда никто со двора и шагнуть не посмел! А ты, Юрко, вертайся в Ламск, прими команду над десятком. Мне сюда еще пятерых дошли. Пусть пару собак прихватят посвирепее. Думаю, надо всю деревню ночью покараулить, не было б у этого пса напарника. Ты же дорогу стереги, как положено.

Юрко коротко кивнул и вновь сурово глянул на Олферия:

– Эй ты, босяк! А ну, как из себя те двое выглядят? Звали как? Оборужены чем? Вспоминай скорей, чтоб я с одного взгляда мог их на дороге признать, коли сунутся.

Услышав из уст мужика про черную бороду и дорогую бронь одного, про сетку шелома, постоянно опущенную на лицо, Иван вздрогнул.

«Неужто опять тот? Неужто везет? Ладно, погодим! Имаю, потом коршуненок его послушает. Господи, пусть это будет именно тот!!»

К назначенному сроку следующего дня, преодолев по гати непроходимое болото и вброд пару речек, десяток конных попарно рассыпался в густых зарослях ольшаника и ивняка недалеко от берега Рузы, а также перенял узкую лесную тропинку, ведущую в сторону одноименного московского городка.

Серело. В речной пойме лягушки начали дружно провожать угасающий день, остервенело пытаясь переорать одна другую в многоголосом самозабвенном хоре. На луговинах затеяли свой пересвист перепела, словно напоминая людям в железе: «Спать пора, спать пора!!» Но молодым тверичам было в тот момент не до сна.

– Если узнаю, что соврал, лично шкуру спущу мелкими клочками! – поеживаясь от озноба, пообещал стоявший рядом с Иваном и Олферием ратник. – Нету у меня веры таким вот, туда-сюда мечущимся…

– А ну цыц! – зло шепнул десятник. – В сыром воздухе твои ахи за версту слыхать. Придут, коль туда ушли, некуда им боле деться. Без него в этих чащах да болотах сгинут запросто. Это тебе не тракт проезжий.

В стороне от тропы проскрипел козодой. Это могла быть птица, а мог и условный сигнал, означавший, что неизвестные миновали самый дальний секрет. Иван тотчас откликнулся кряковым селезнем. Козодой вновь отозвался.

– Товсь! – едва выдохнул десятник. И к Олферию: – Давай, как я учил! Помни – первая стрела тебе, коли!..

Держа самострел на изготовку, десятник смотрел то на съежившегося мужика, то на кусок луговины перед собой.

Послышался чавкающий звук приближающихся лошадиных копыт. Привыкшие к полумраку глаза уже различали силуэт всадника. Незнакомый голос громко окликнул:

– Олферий, ты где?

– Тута я, – пискнул голос в ответ. – Туточки…

А дальше случилось непредвиденное. Почуяв под новым всадником кобылу, горячий Заграй сапнул бархатистыми ноздрями и призывно заржал. Ему вторил еще один жеребец из засады.

– Бориска, беги!!! – мгновенно оценив ситуацию, заорал передовой и резко завернул кобылу, намереваясь на махах уйти в темноту.

Иван мгновенно догадался, что сторожкие изменники разделились, и скорее всего везший грамоту от Юрия Московского дожидался в отдалении условного знака от напарника. А вместо этого услышал сполох. Медлить было нельзя.

– Имаем их!!! – зычно, словно на рати, гаркнул десятник, пришпоривая провинившегося Заграя. Он уже не слышал, как с разных сторон затрещали кусты, зачавкала осока. Все внимание было сосредоточено на темном пятне в десятке саженей перед собой. Задержать, любой ценой задержать!

На полном скаку он вскинул арбалет и даванул на спуск, целя в лошадь. Несчастное животное дико заржало: железная игла целиком ушла в глубь ее плоти. Еще несколько рывков, и кобыла беспомощно затанцевала на одном месте, припадая на заднюю правую, а затем вообще завалилась на никогда и никем не кошенную в этих местах траву.