Над Кубанью зори полыхают

— Ну и бреховка ж ты у меня, Гашка! Полсвета прошёл, а такой нигде не встречал!

— Ну вот! — отвечала ему довольная Гашка. — Раз я разъединственная такая, то держись за меня крепче! Таких немного и то, наверное, родятся только на Кубани.

Мишка Рябцев был отправлен на кавказский фронт на год позже Митьки Заводнова. Лошади он не имел. Небольшой ростом, но ловкий и гибкий, сразу был зачислен в пластунское подразделение.

И не думал, не гадал Мишка встретить Митьку Заводнова, а довелось. Это случилось летом 1917 года, когда в войсках уже началось брожение.

На митингах казаки требовали увеличить количество увольняемых в отпуска, крыли начальство, старались всякими правдами и неправдами уйти подальше в тыл. Турки, хорошо осведомлённые о состоянии русских войск, начали наступление.

Конный полк, в котором служил Митька, вместе с другими частями откатывался под нажимом турок. Пластуны встретились с конниками в одном из ущелий за Араксом. Тут‑то Мишка и увидел Митьку. И страшно обрадовался земляку:

— Глякося, Митро! Да неужто это ты? Здорово!

— Я! А то кто ж! — хмуро откликнулся Митька, не узнав сразу земляка.

Мишка потрепал по шее Митькиного коня.

— Ишь ты! Значит, и Ветерок твой жив?

— Тьфу ты! Да ведь это ж Мишка! — наконец узнал Митька одностаничника. — Кожа да кости, толкни — рассыплешься! По голосу я тебя, Мишка, а не по обличью опознал!

Митька соскочил с коня.

— Ничего! Были б кости, а мясо нарастёт! Я живучий, и пули, бог милостив, пока мимо летят. Я ведь здесь больше ползком, — отшучивался Мишка, обнимая Митьку.

У обоих от радости сверкали на глазах слезы.

— Встретились‑то вон как! Вот неожиданность!..

Мишка рукавом потрёпанной черкески вытирал глаза. У него все лицо было в болячках: обморозился на днях на перевале.

— Что с рожей‑то твоей? — спросил Митрий.

Михаил объяснил. И рассмеялся:

— Чудно! Внизу весна, турецкие бабы босые землю мотыгами ковыряют, а вверху метель — свету божьего не видать. Ночь проплутали в тылу у турок, а как погода улеглась да на солнце засверкал снег, поверишь, все зараз поослепли. У подъесаула очки чёрные — ему ничего. Кричит на нас: «Чего тыкаетесь, как слепые щенки!» А мы хватаемся друг за друга, падаем. А турки по нас жарят!

И, прервав свой рассказ, умолк, нахмурился.

Митрий спросил:

— Ты чего?

Мишка вздохнул:

— Краю войны не предвидится. А на днях повстречал одного знакомого из дивизии. Знаешь, с какой?

Митька пожал плечами.

— С солдатом тридцать девятой дивизии. Их за неспокойство в тыл отправляют.

— Так это ж солдаты, а не казаки.

— То‑то оно и есть, что солдаты! А говорил я с на–шим Архипкой–батраком. Помнишь, у Ковалевых работал? Он, знаешь, в унтеры произведён. Медаль за отличие имеет.

Митька отвёл взгляд и задумчиво спросил:

— Значит, говоришь, с фронта их отозвали? Турок нажимает, а их, значит, в тыл шлют?

— Да–а! За неспокойство. Они от наступления отказались,. Архип прямо мне сказал, что царя уже нету, что буржуи власть захватили, что войну пора окончить и по домам двигать.

У Митьки потемнело лицо:

— Это как получается — по домам? Царя нет, так отечество осталось. Ты думаешь, если фронт бросить, так турок на Кубань не нагрянет?

Мишка пожал плечами:

— А черт его знает, где измена, а где правое дело. Сейчас такое заварилось! Турки небось и сами измотались. А вообще, Митро, по правде говоря, многое от нас начальство скрывает. Вон толкуют, что на германском фронте уже нет войны и фронтовики домой вертаются, а нас тут держат. Архип сказал мне, что на днях будет замирение, хоть наше начальство вместе с Временным правительством. Кричат, что войну нужно вести до победного конца. Ну и пусть это Временное и воюет, а нам и вправду домой пора. На что нам сдались эти горы турецкие?

— Временное… — задумчиво произнёс Митька. — Значит, из устава одно звено выпало. Теперь если спросят, за кого воюем? — И сам себе ответил: — За Временное правительство, веру и отечесттво. Ха!

И оба казака рассмеялись: нескладно получалось!

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

В станице началась такая заваруха, что атаман Колесников вместе с участковым начальником срочно отправились в Екатеринодар.

Целую неделю они обивали пороги у атамана Кубанской области Филимонова, И наконец были приняты. Филимонов хмуро выслушал их и дал наказ: не поступаться казачьими правами, держаться старого правления, не уступать комитетчикам [11].

— Поднимайте казачество против бунтарей–иногородних, особенно богатое казачество! — посоветовал областной атаман.

— Так ведь казаки‑то на фронте все, ваше высокоблагородие! — пояснил Колесников. — А шпана всякая, хамселы вшивые с фронта сбежали и воду в станице мутят…

Филимонов насупил брови.

— Одно требуется от вас сейчас, господа: не дать сесть себе на шею разному сброду вроде комитетчиков. Самое главное — не нужно терять голову. Господь даст, утихнет пожар восстаний и бунтов, и согласится взять в свои руки державу великий князь Михаил. Помните: иногородним казачьей земли ни пяди! Мой приказ довести до каждого казака… — И атаман иронически подчеркнул: — Граждан свободной России. Думаю, что вы меня, господа, поняли?

Приказ о запрещении безземельным крестьянам самовольно запахивать землю помещиков был тут же вручён атаману Колесникову.

Евсей грустно вздохнул, вспомнив станичные дела.

«С казацкой голытьбой справиться не трудно, — думал атаман, возвращаясь в станицу. — Она издавна привыкла: земля наделяется только на совершеннолетних мужчин, девки и бабы земельными наделами с исстари не пользовались. А вот что будем делать с иногородними? Ведь только взрослых хамселов мужского пола около пяти тысяч в станице».

Вернувшись, атаман на общем сходе объявил приказ атамана Кубанской области о принятии суровых мер наказания против виновников самовольного захвата земли иногородними и малоземельными казаками. В приказе гвворилось, что земли, принадлежащие станице, остаются в прежнем пользовании и что до особого решения Учредительного собрания атаман и участковые начальники обязаны пресекать самовольство по старым казачьим законам.

Но не прошло и трёх дней, как станичный земельный комитет вынес своё решение. В этом решении говорилось:

«Принимая во внимание призыв Временного правительства об увеличении посевной площади и руководствуясь инструкцией земельных комитетов, постановляем: церковные и казённые земли, находящиеся под арендой у Шкурниковых, а также земли, принадлежащие казачьему дворянину Федорову, как эксплуатируемые наёмным трудом, выделить для неимущих и малоземельных жителей станицы в количестве пяти тысяч десятин и разделить эту землю подворно в количестве, какое хозяин сможет обработать с членами своего семейства, не нарушая условий: распашки двух третей надела, а третью часть оставляя под толоку».

И тут начались волнения. Зашумели безземельные. Многие батраки требовали расчёта у хозяев: землица своя будет, к чему же батрачить! Образовывались супряжки, тащили плуги, сводили лошадёнок, а кто и коров.

Весело застучали молоты в кузнице: клепают, куют, ремонтируют сельскохозяйственный инвентарь.

На дворе стоит октябрь — самый разгар кубанского «бабьего лета». Днем новые хозяева земли распашут полоску, а рано поутру вся пахота серебром сверкает: то паучки–путешественники, ночуя на кочках, раскидывают свою паутину.

— Ишь, — радовались пахари, — пашню‑то нам на ночь как паучки прикрыли! Верно, чтобы землица не остывала. Говорят, это к урожаю.

Видя, что приказ областного атамана не выполняется, атаман станицы с помощником выехали в поле. Они уговаривали пахарей подобру бросить распашку и убираться восвояси, потому что беды могут нажить себе самовольщиной. А следом в степь и члены станичного земельного комитета. Они наперебой доказывали: