Иисус: Возвращение из Египта

— Нет, эти люди ничего плохого не сделали, — наконец решил глава римлян. — Поехали дальше.

— Но подожди, нам ведь нужно привести из этой деревни хоть кого-нибудь, — возразил его товарищ. — Не хочешь же ты сказать, что здесь не оказывали поддержки бунтовщикам? Мы еще не обыскивали дома.

— Как мы осмотрим все эти дома? — произнес предводитель. Он оглядел нас еще раз. — Ты и сам только что говорил, что это невозможно. Так что поехали.

— Ну тогда возьмем хотя бы одного человека, всего одного, чтобы задать пример. Говорю тебе, одного. — И солдат придвинулся к нам и стал разглядывать наших мужчин.

Его старший товарищ по-прежнему молчал.

— Берите меня, — сказал Клеопа. — Я готов.

В один голос запричитали женщины, тетя Мария упала на руки моей мамы, Брурия осела на землю, рыдая.

— Ради этого была продлена мне жизнь: чтобы я отдал ее за свою семью.

— Нет, пойду я, если кто-то должен идти, — возразил Иосиф. — Я пойду с вами, — обратился он к римлянам. — Если вам нужен один человек, берите меня. Не знаю, в чем моя вина, но я пойду.

— Нет, пойду я, — перебил его Алфей. — Если кто-то должен идти, позвольте мне сделать это. Только скажите, за что я умру.

— Нет, ты не пойдешь с ними, — вскинулся Клеопа. — Разве ты не понимаешь, ведь именно поэтому я не умер в Иерусалиме. И теперь я могу предложить свою жизнь ради блага своей семьи.

— Нет, я пойду, — заговорил Симон и шагнул вперед. — Господь не дарует жизнь человеку, чтобы тот погиб на кресте. Возьмите меня, — сказал он солдатам. — Я всегда был медлителен. Всегда последний. Вы знаете, — продолжил он, повернувшись к нам, — у меня никогда ничего не получалось. Хоть теперь я пригожусь на что-то. Позвольте мне сослужить добрую службу братьям и всем своим родственникам.

И тогда все братья заговорили разом, перекрикивая друг друга, даже толкаясь несильно и стараясь встать впереди всех. Каждый убеждал остальных, что именно он должен погибнуть, но в таком шуме разобрать их доводы было трудно. Клеопа говорил, что он все равно болен, Иосиф — что он глава семьи, а Алфей — что он оставляет после себя двух почти взрослых сыновей, и так далее.

Солдаты, которые от удивления замолчали, через некоторое время расхохотались.

И в это время с крыши спрыгнул Иаков, мой двенадцатилетний брат, помните, он забирался наверх, чтобы осмотреть окрестности, и вот он спрыгнул во двор, подбежал к солдатам и сказал, чтобы они забирали его.

— Я пойду с вами, — выкрикнул он. — Я пришел в дом моего отца, и его отца, и отца его отца, и я умру за этот дом.

Солдаты засмеялись еще громче.

Иосиф оттащил Иакова назад, и братья снова заспорили. Неожиданно внимание солдат привлекло какое-то движение в доме. Один из них показал туда пальцем, и я тоже обернулся в том направлении.

Из дома — из нашего дома — вышла старая женщина, такая старая, что ее кожа была похожа на иссохшее дерево. В руках она держала поднос с пирогами, а на плече у нее висел бурдюк с вином. Это была Старая Сарра, догадался я.

Другие дети тоже обернулись, заметив, куда уставились римские солдаты, но мужчины продолжали спорить о том, кто пойдет на крест. Поэтому мы не расслышали всего, что сказала Сарра, выйдя на порог.

— Прекратите, хватит кричать, — приказал предводитель солдат. — Вы что, не видите, старая женщина хочет что-то сказать!

Тишина.

И Старая Сарра мелкими шагами пересекла двор и подошла почти к самым воротам.

— Я бы поклонилась вам, — сказала она по-гречески, — но слишком стара для этого. А вы молоды. У меня есть сладкие пироги для вас и лучшее вино с виноградников нашей родни с севера. Вы, должно быть, устали в чужой стране.

Ее греческий был столь же хорош, как у Иосифа. И она говорила как человек, привыкший рассказывать длинные истории.

— Ты готова накормить воинов, которые распинают твой народ? — спросил ее предводитель римских солдат.

— Господин мой, я угостила бы тебя амброзией олимпийских богов, — ответила Сарра, — позвала бы танцовщиц и музыкантов и наполнила бы нектаром золотые сосуды. Только помилуй этих детей дома отца моего.

Солдаты теперь смеялись так, как будто до этого они не смеялись никогда. Но делали это не злорадно и враждебно, лица их смягчились, и мы тоже увидели, как они устали.

Сарра подошла к ним и протянула поднос, и они взяли пироги, все четверо воинов, в том числе и тот злой солдат, который хотел забрать одного из нас. Он даже взял бурдюк с вином и отпил немного.

— Твое угощение лучше, чем нектар и амброзия, — сказал предводитель римлян. — Ты добрая женщина. Глядя на тебя, я вспоминаю свою бабушку. Если ты скажешь, что ни один из этих людей не является разбойником, если ты скажешь, что ни один из них не участвовал каким-либо образом в мятеже в Сепфорисе, я поверю тебе. И еще объясни мне, почему этот город пуст.

— Эти люди ни в чем не повинны, как они сами сообщили тебе, — отвечала ему старая женщина, отдавая поднос Иакову, потому что солдаты съели все пироги. — Они жили в Александрии семь лет. Они ремесленники, работают по камню, серебру и дереву. У меня есть их письмо, где они сообщают о своем намерении вернуться домой. А это дитя, моя племянница Мария — дочь римского солдата, который служит в Александрии, а его отец участвовал в походах на север.

Тетя Мария, хотя была не в силах стоять без помощи других, при этих словах слабо кивнула.

— Вот это письмо, я ношу его с собой. Оно пришло из Египта месяц назад, доставленное римской почтой. Прочитайте сами. Оно написано по-гречески, писцом с улицы Плотников. Взгляните.

Она вытащила из-за пазухи сложенный пергамент, тот самый пергамент, что мама посылала ей из Александрии. Я тогда ходил к писцу вместе с ней.

— Нет, не надо, — сказал солдат. — Мы должны были подавить этот мятеж, понимаешь? И полгорода сгорело в пожарах. Когда такое происходит, страдают все. И никому из вас эти мятежи не нужны. Посмотрите на эту деревню. Посмотрите на поля и сады. Это богатая земля, хорошая земля. Зачем бунтовать? А теперь половина Сепфориса в руинах, а работорговцы увозят с собой женщин и детей.

Один из его товарищей посмеивался, разговорчивый воин порывался что-то сказать. Но предводитель продолжал:

— Мятежники никогда не смогут объединить страну. Но они все равно провозглашают себя царями и надевают на головы короны. И мы получаем из Иерусалима известия, что там дела еще хуже. Вы, наверное, тоже знаете, что с юга к Иерусалиму уже подходит большая армия?

— Когда придет смерть к одному из нас, — промолвила старая женщина, — молись, чтобы души наши были завязаны в узел жизни в свете Господа.

Солдаты уставились на нее.

— И чтобы не выбросил Он наши души, как выбрасывает души тех, кто творит зло, как бы пращою, — договорила Сарра.

— Хорошая молитва, — сказал предводитель.

— А вино еще лучше, — улыбнулся один из его товарищей, передавая ему бурдюк.

Предводитель глотнул вина.

— Ох, хорошо, — сказал он. — У тебя действительно отменное вино.

— Неужели ты думаешь, что я дала бы тебе кислятины, когда речь идет о жизни моей семьи? — спросила его Сарра.

Римские воины снова засмеялись. Им нравилась эта старуха. Старший воин попытался отдать ей бурдюк, но она отказалась.

— Возьмите вино с собой, — сказала она. — Вам приходится выполнять нелегкую работу.

— Да, работа нелегкая, — вздохнул солдат. — Воевать — это одно. Казнить — совсем другое.

Во дворе повисло напряженное молчание. Предводитель воинов смотрел на нас и на Сарру, как будто взвешивал что-то, а потом произнес:

— Благодарю тебя, старая женщина, за твою доброту. Что же касается деревни, то пусть все останется как есть.

С этими словами он направил свою лошадь к воротам и выехал на улицу. Мы, все как один, поклонились ему.

Сарра обратилась к предводителю, и он остановился, чтобы выслушать ее.

— Да благословит тебя Господь и сохранит тебя! Да призрит на тебя Господь светлым лицом Своим и помилует тебя! Да обратит Господь лицо Свое на тебя и даст тебе мир!