Ставрос. Падение Константинополя (СИ)

Он все знал. Ему казалось, что он все понимает! Но мужчина мог быть с двумя любовницами сразу – и мог оставаться при этом спокойным; а женщина? Женщине нужно особенное устройство души, чтобы жить в такой любви!

“Они нужны мне оба, - думала Феодора. – Но Леонард нужен мне временно, хотя я люблю его; а моя царица – постоянно… И он это понимает…”

Да, Леонард и это понимал!

А на другой день случилось то, что потрясло для основания душу Феодоры и всю ее жизнь. Хотя казалось, что больше потрясений, чем те, что уже произошли, с нею быть не может.

Феофано пришла к ней утром, когда Феодора одна в своей спальне причесывалась. Царица подошла к ней сзади и ловко выхватила из ее руки гребень; Феодора ахнула и повернулась.

Феофано улыбалась – но в глазах ее было что-то странное. Что-то новое и чужое.

Феодора встала с табурета, на котором сидела перед зеркалом.

- Что случилось, дорогая госпожа?..

- Я беременна, - ответила Феофано шепотом.

Феодора чуть не упала. Как висельник, у которого из-под ног выбили опору.

- Что ты говоришь?..

- Я беременна, - шепотом повторила лакедемонянка: в глазах ее были слезы. – Это я теперь знаю достоверно.

Феодора села назад на табурет и уронила руки на колени. Плечи ее опустились.

- Давно?

- Уже третий месяц, - сказала Феофано. Усмехнулась. – Как оказалось, я еще способна к этому!

Феодора с ужасом вздохнула.

- Так ты все это время…

Феофано теперь засмеялась.

- Ты забыла, что моя родина – Лакедемон? Среди нас место лишь сильным, славянка!

Она потянулась, выгнувшись дугой, и Феодоре сразу же показалось, что она видит округлившийся под платьем живот. Но, конечно, такого не могло быть: беременность еще не скоро преобразит стройное и крепкое тело.

- Если мой ребенок выдержал то, что мы пережили, значит, он достоин жить! – сказала царица.

Феофано улыбнулась, и ее выражение смягчилось: эта нежность не имела более отношения к Феодоре. Нет, конечно, - такого не могло быть: они делили все, и всю жизнь свою, и детей… А теперь будут нужны друг другу еще больше!

- Кто его отец? – спросила Феодора.

Конечно, она уже знала это.

- Тот, кто более всего достоин им быть, - сказала Феофано.

Она посмотрела в глаза Феодоре, и они крепко обнялись.

- Он знает? – прошептала московитка.

- Да, - шепотом ответила Феофано. Она всхлипнула. – Ему, конечно, не быть моим мужем… у меня уже никогда не будет мужа… но мой спартанец счастлив, и я счастлива за него.

Тут обе услышали шаги, и сразу же узнали их.

Феодора обернулась к мужу.

- Леонард, у Феофано будет ребенок, - сказала она. Московитка не успела подумать, можно ли это говорить, не рассердится ли госпожа. Но та и не думала сердиться, зная наперед, какие слова сорвутся с уст ее филэ.

Леонард на несколько мгновений застыл, переводя взгляд с одной женщины на другую, - потом медленно поднял руку и провел пальцами по своим волосам, по заколкам.

- Это чудесно, - сказал комес.

========== Глава 129 ==========

- Я откровенен с вами, потому что я лучшего мнения о вас, друзья, - сказал Леонард.

Он обвел глазами своих товарищей – ближе всех сидели две женщины, священные для него, - его талисман; и тут же присутствовали Артемидор с женой, Марк, начальники воинов и матросов с обоих кораблей. Были здесь и старшие из московитов, муж и жена, – они заслужили такое право; и Микитка с Мардонием пробрались на совещание, хотя юношей не звали.

Артемидор переглянулся с женой, потом встал со скамьи и ответил первым:

- Мы все понимаем, господин. Слово есть слово.

Старший помощник комеса помрачнел, но не роптал, хотя как никто понимал, сколько теряет на таком деле вместе со своим начальником. И понимал, что очень скоро им, возможно, придется нищенствовать… или ввязаться в новое рискованное предприятие, чтобы раздобыть на всех приличествующие им средства. Теперь, когда их жизни и так висят на волоске!

София поджала губы и только сверкала черными глазами. Ей были безразличны судьбы каторжников, и она не так уж высоко ставила данное им слово: сколько раз благородным грекам приходилось лгать, чтобы сохранить жизнь и высокое положение! И сколько раз, вероятней всего, сами преступники нарушали свои слова! Валентова дочь понимала это лучше кого-либо другого.

И что будут делать в чужом городе эти жалкие люди, ни к чему уже больше не способные, кроме как надрываться на галерах: люди, давно потерявшие и человеческий облик, и человеческие понятия? Разве для них самих не было бы лучше поскорее окончить свой век? Разве они станут и смогут жить честно?

Скорее всего, освободившись, Леонардовы гребцы ударятся в такой же разбой, как тот, за который уже угодили на каторгу.

Люди комеса, исподлобья поглядывавшие на Леонарда и друг на друга, наверное, подумывали то же самое – и каждый прикидывал в уме огромные убытки, которые они потерпят от благородства своего начальника. Но никто, подобно Софии, так и не высказался.

Леонард встал.

- Что ж, хорошо! Тогда я сейчас же отправлюсь на галеры и раскую наших гребцов, которые подарили нам свободу. Иначе… мы никогда уже не сможем прямо смотреть в глаза друг другу, - прибавил он, обведя товарищей взглядом своих обличающих карих глаз, которого никто не мог выдержать.

Леонард сделал знак Артемидору, и тот, не простившись с женой, вышел вместе с комесом. Остальные остались в обеденном зале – начальников было не так много; они знали, что для освобождения каторжников командиру потребуется немало людей, но Леонард возьмет для этого простых матросов и воинов, которые всегда жили бедно и не останутся в таком убытке, как их старшие.

Но матросы и воины смогут найти себе дело, если поступок комеса надолго прикует их к земле, – и даже довольно быстро подрядятся к другому начальнику, буде пожелают уйти от Леонарда. А каторжники не смогут…

Что ж, и Византия кишмя кишела такими несчастными, которых империя перемолола в своих жерновах и выбросила, еще когда была греческой! Ничто из того, что происходило сейчас, не было для беглецов внове.

Феофано и Феодора сидели рядом, держась за руки, - и говорили между собой только пожатиями пальцев. Им было не нужно слов. Но остальным, возможно, слова требовались: Феофано своим безошибочным чутьем василиссы уловила в воздухе изгарный запах мятежа.

- Комес великодушен, - громко сказала царица в тишине; мужчины и немногочисленные женщины изумленно посмотрели на нее. Феофано сильно сжала руку подруги и, встав со скамьи, увлекла за собою и ее: теперь амазонки словно держали речь вдвоем.

- Комес великодушен, и комес прав! – повторила царица, обводя всех взглядом. – Ведь Леонард дал преступникам обещание еще на Проте! И теперь, нарушь он свое слово, они могли бы отказаться подчиняться, и стали бы не только бесполезны для нас, но и опасны!

Феофано сделала паузу. Насмешка мелькнула в ее глазах и улыбке, когда она обозрела угрюмых мужчин.

- Человека нельзя бить бесконечно – наступит время, когда это перестанет действовать, - произнесла самозваная императрица.

И такое заключение подействовало на собравшихся сильнее, чем слова Феофано о благородстве Леонарда.

“Комес прав… Леонард прав”, - поползло по залу. Феофано коротко засмеялась; потом, с силой обхватив свою безмолвную московитку за плечи, опять села с ней на место.

Еще некоторое время в зале было тихо, как будто все обдумывали их общее положение, - а потом царица, не вставая с места, опять громко сказала:

- Мне кажется, друзья, сейчас нам лучше разойтись. Кто хочет, может подождать комеса снаружи! Мы ведь не приговор ему выносим – что мы будем сидеть здесь, точно обвинители! – усмехнулась она.

Евдокия Хрисанфовна первая послушалась предложения Феофано; она встала со скамьи, с силой потянув за собой мужа. Микитка вскочил следом за матерью и отчимом, с вызовом оглядев людей Леонарда; Мардоний последовал примеру друга. Когда поднялись московиты, начали вставать и другие.