Ставрос. Падение Константинополя (СИ)

Феодора улыбнулась: Александр отяжелел у нее на руках, видимо, заснув или впав в лихорадочное забытье.

- Спасибо, Леонард.

Они первыми быстро направились к белому особняку по посыпанной песком дорожке, среди цветущих розовых кустов и апельсиновых деревьев. Магдалина следовала за ними, ведя за руки старших детей. Кормилица широко улыбалась, несмотря на болезнь Александра, а старшие дети московитки и улыбались, и морщились сразу. В этом итальянском саду чудесно пахло – слишком сильно для больных, для пленников с севера!

Вард и Анастасия всегда были больше дети своей матери, чем Фомы Нотараса…

Их встретил в передней слуга-итальянец, который напомнил бы Микитке старого Витторио, а Феодоре никого не напомнил, только показался подозрительным и брюзгливым. Однако он низко поклонился комесу и его спутнице, ни о чем не спросив женщину, и показал в сторону лестницы, наверх. Итальянец сказал, что там уже ждет горячая вода и служанка. Феодора нахмурилась. Есть ли здесь все, что им нужно после такой долгой дороги?

Неприхотливые старшие дети ничего не сказали; а Александр по-прежнему бесчувственно лежал на руках у матери. Впрочем, казалось, что он действительно спит.

Феодора решила не будить его – а выкупать, когда проснется.

Она подозвала Магдалину, не доверяя чужой служанке, - еще не хватало, доверять детей чужой итальянке! Лучше уж своя, какая бы ни была…

Сначала они, от банной духоты сбросив верхние платья и оставшись только в нижних рубашках, вымыли Анастасию: Вард рыцарски уступил очередь сестренке. А потом, хотя до тех пор не смущался женщин, вдруг заявил матери и няньке, что хочет выкупаться сам.

- Пусть сам, - сказала Феодора Магдалине: и обрадованная, и взволнованная таким своеволием.

У Анастасии они не нашли ни блох, ни вшей, хотя насекомые могли бы завестись за дорогу; у здорового и опрятного мальчика, наверное, тоже не было. И если найдет, он скажет.

Когда Вард вымылся, проснулся Александр. Пощупав лобик ребенка, Феодора с облегчением убедилась, что лихорадка прошла: ее дети никогда не болели серьезно, наверное, им просто повезло.

Для малыша пришлось нагреть еще воды. Феодора приказала согреть побольше: здешняя итальянская служанка мало говорила, но была понятливой и расторопной.

Потом, наконец, Феодора смогла вымыться сама. Феофано поднялась к ней как раз к этому времени: что она делала до тех пор, лакедемонянка не сказала.

Оставшись вдвоем, они помогли друг другу мыться, как в прежние дни. Феодора хотела уйти, как только закончит и будет не нужна царице; но оказалось, что она ей слишком нужна. Феофано не дала ей одеться, опрокинув назад в медную ванну, где детей купали по очереди, а они с Феофано мылись вдвоем!

- Сейчас нельзя, - московитка попыталась уклониться, но оскользнулась, подняв тучу брызг, и чуть не ушла под воду. Гречанка схватила ее и удержала, до боли сжав ее плечи.

- Нет… это потом нам будет нельзя, - прошептала она, задыхаясь. – И долго. Я чувствую…

Феодора закрыла глаза, когда любовница прижала ее к краю ванны, целуя ненасытным ртом и лаская, над водой и под водой. Мысль о том, что Леонард и остальные могут догадаться о таком бесстыдстве, подстегнула чувства московитки, и она совсем скоро содрогнулась в руках подруги, откинув голову и вцепившись в бортики ванны.

Она открыла глаза – Феофано улыбалась в полумраке: в купальне не было окон, и освещалась она единственным светильником. Черные мокрые волосы Феофано блестели, будто умащенные маслом, глаза горели, как у менады.

Феодора встала из остывшей воды, глядя на госпожу, - в целом мире не осталось никого, кроме них двоих, как когда-то давно.

- Теперь позволь мне, - прошептала она пересохшими губами.

- Я уже почти готова, - так же шепотом ответила Феофано: ноздри ее прямого носа вздрогнули, губы приоткрылись, кроваво-красные, точно она омочила их кровью в священном безумии. – Мне достаточно смотреть на тебя и ласкать тебя.

“Так мне мог бы сказать мужчина”, - подумала Феодора, почти ужаснувшись.

Она притянула разгоряченную и сильную, как мужчина, подругу в объятия. Они слишком хорошо знали друг друга, и Феодора знала, какие ласки предпочитает ее императрица; та действительно была почти готова, и скоро забилась в руках московитки, как та – в ее.

Потом амазонки вытерлись и оделись, склонив головы и не глядя одна на другую; им не было стыдно, потому что они знали, что заслуживают своей любви и предназначены друг для друга, как никто в целом мире. Но сейчас время их любви прошло. Феодора приехала в дом своего мужа.

Когда они покинули купальню, рядом никого не было – как тогда, когда они провели вдвоем ночь накануне похода против Ибрахима-паши.

Леонард нашелся нескоро – он, как оказалось, мылся с товарищами в другой половине дома. Комес посмотрел в глаза жене, и она сразу же покраснела.

Леонард ничего не сказал.

Он поцеловал Феодору и произнес, посмотрев на Феофано:

- Сейчас мы будем обедать.

Феофано спокойно улыбнулась и кивнула: гречанка никак не изменилась в лице. Она протянула комесу руку, и он поцеловал ее.

Они поели внизу в столовой все вместе, как не ели еще никогда, будто семья, в которой все только что нашли друг друга: и София, и Артемидор, и Евдокия Хрисанфовна со своим мужем и детьми, и Марк, любимый воин Феофано, - все были тут.

Настроение за столом было какое-то удивительное и радостное. Будто бы только что началась новая жизнь, в которой счастьем было уже то, что они просто живут! Счастьем был каждый миг этой подаренной жизни!

“А ведь так и есть”, - подумала Феодора. Какие уж тут упреки, какая ревность!

Но это пока…

После трапезы все спокойно, по-семейному разошлись: все товарищи и семьи по своим углам, помогать друг другу устраиваться.

Леонард помогал жене, ни о чем ее не спрашивая, - она сначала стыдилась на него смотреть, а потом все стало как прежде. Только для этого ей пришлось забыть о Феофано. Как говорила сама царица, в любви всегда есть место только двоим.

К ночи Феодора приготовилась тщательно – она ждала, что здесь пройдет ее брачная ночь, которой у нее с Леонардом так и не было. Леонард и в самом деле пришел в ее спальню и лег к ней на ее широкую кровать при свете свечей; но он сразу заснул.

Феодора долго не спала, глядя на него; потом она долго думала. Московитка не плакала – только думала; потом уснула сама.

На другой день она увидела Феофано лишь с утра: царица улыбнулась ей и поздоровалась, но потом пропала на целый день. Марка тоже нигде не было. Лакедемоняне чем-то занимались вдвоем в этом огромном доме или снаружи; комес, если и знал, им не препятствовал. Напряжение борьбы, готовность к схватке оставили всех – беглецами овладела апатия, как после изматывающего боя. Все было так же, как тогда, когда Феодора и Фома принимали у себя Валента, приехавшего вместе с Феофано из мистрийского лагеря…

Феодора отдыхала, бродила по дому, лениво разбирала свои вещи и читала; комеса она увидела только за обедом, и он предложил ей прогуляться. Она охотно согласилась – лишь попросив взять с собой старших детей.

Прогулка удалась – они с удовольствием покатались верхом по саду; потом Феодора с мужем читали вместе, ту самую книгу, которую царица отобрала у Мардония. Леонард сделал несколько замечаний, которые заставили московитку посмотреть на него с еще большим уважением. Он был таким же прекрасным знатоком истории, как и Феофано; и, возможно, знал многое ей неизвестное.

Они поужинали вдвоем – а потом наконец провели вместе брачную ночь. Леонарду понадобилось больше усилий, чем Феофано, чтобы дать удовлетворение жене, - но он не отступился, пока этого не случилось.

Феодора порою чувствовала, что может сойти с ума от такого раздвоения чувств. Как же ощущает себя Феофано?..

Когда Леонард прижал ее к себе, засыпая, она прошептала:

- Не сердись на меня.

- Ты же знаешь, что я не способен на тебя сердиться, - ответил муж.