Последнее письмо из Москвы

— Огромное спасибо. Нас заверяли, что это отличное место для отдыха, но все говорит об обратном, — отозвалась Дина, пытаясь завязать беседу. Мы расположились в креслах, все еще держа в руках громоздкие полные стаканы.

Все мы сошлись во мнении, что галдеж вокруг просто невыносим. Тут парень решил уточнить:

— Вы из Аргентины, верно?

— Вот вы нас и разоблачили. Мы аргентинцы и останемся ими навсегда — это совершенно неизлечимая болезнь.

— Ну, возможно, мы сможем вам как-то помочь, мы оба врачи.

— Врачи? Надо же. Нам показалось, что вы могли бы оказаться философом, а сеньора — преподавателем.

— Вероятно, это наше тайное призвание, — ответил молодой человек, — и вы нас вычислили. И довольно ловко.

— Вы оба производите впечатление гуманитариев-интеллектуалов, но никак не представителей точных наук.

— Медицина точная наука? Мне кажется, это ошибочное мнение.

— Ошибаться — это одна из моих сильных сторон. Конечно же, «медик» и «гуманитарий» не взаимоисключающие термины. История литературы знает множество примеров, когда врачи становились великими писателями или просто отлично умели доносить свою мысль, как, например, Аксель Мунте [11], о котором уже мало кто помнит, или доктор Мараньон [12], или тот же Фрейд…

Тут я понял, что меня заносит, и сменил тему:

— Простите, я немного увлекся. Вернемся к медицине. Какая у вас специализация, помимо излечения аргентинцев?

— Я терапевт, а Мария Виктория дерматолог. Мы оба работаем в Мадриде, в одной больнице.

— Пожалуй, это прекрасное совпадение.

— Да, и мы за него благодарны, — непосредственно ответила Мария Виктория.

— Всегда есть кто-то, кто верит в чудеса, — добавил я.

— Да, есть такие, — подтвердил парень, и все улыбнулись, хотя каждый по своей причине. — Вы давно в Испании?

Дина тут же дала точный ответ:

— В августе будет три года.

— Три года? А почему вы переехали?

За все время нашего пребывания в Мадриде никто ни разу не спросил о причинах нашего отъезда из Аргентины. Сначала мы думали, что дело в скромности, затем — что в деликатности, еще позже — что в отсутствии интереса, и в конце концов — в нежелании знать лишнее. А может, дело было во всем сразу.

За двадцать семь лет в Мадриде я эту загадку так и не разгадал. Мы все время ожидали подозрений: мы приехали из страны, раздираемой политическими противоречиями, которая заставила нас спасаться бегством, как это было с испанцами после гражданской войны. Хотя, с какими испанцами? С теми, кто пострадал от режима Франко, но уж точно не с теми, кто нажил при нем состояние. Последним не приходилось идти на компромиссы с совестью или испытывать чувство солидарности по отношению к латиноамериканцам, как это делали другие их соотечественники. Гражданская война в Испании для нас, левых аргентинцев, была образцом народного ополчения против фашизма, но для идеологически близких нам испанцев, с которыми мы свели знакомство в Мадриде, она сводилась к легендам о нищете, экономическому спаду и долговременному политическому вакууму. От правых же мы ничего не ждали и потому обмануться в них не могли.

Эмиграция была у испанцев в крови, и они не привыкли принимать беженцев, особенно из стран, в которые сами веками эмигрировали, воспринимая их как убежище.

Слагаемые были перепутаны, и уравнение никак не складывалось — обе стороны еще не дозрели. Нас принимали с явной осторожностью, к которой примешивалась еще и определенная доза безразличия, типичного для города приезжих, которым был Мадрид и в котором большинство жителей составляли провинциалы, — таковы были последствия внутренней миграции. Оттого вопрос этого молодого человека удивил и расположил меня к нему и его спутнице еще больше, чем факт, что они читали El País у бассейна.

— Это долгая история, — ответил я.

— У нас целый вечер впереди.

— Я не о времени, я о вашем терпении беспокоюсь. Нам пришлось спешно уехать после военного переворота.

— Отчего так?

— Я работал в газете, которая на тот момент не соответствовала линии военного правительства и даже осмеливалась показывать свое несоответствие публично.

— Нам довольно долго приходилось жить в таких же условиях.

— Вы из них выбрались, а мы только начали в них впутываться. И, если предчувствия меня не подводят, мы еще долго будем вашими гостями.

— Добро пожаловать, — сказал молодой человек, поднимая бокал.

— Приятно слышать, — ответил я и обрадовался, заметив, что Дина разделяет мои чувства.

— В таком случае, давайте не терять времени и отпразднуем это, — предложила Мария Виктория, поднимая полупустой бокал.

Мы тоже подняли стаканы и допили остатки виски.

В тот момент я ощутил поддержку, родство с этими незнакомцами, которые внезапно проявили доброжелательность по отношению к нам. Они не были обычными испанцами, с которыми нас раньше сталкивала судьба. Наверняка, думал я, эти двое занимались самопсихоанализом — иначе как объяснить их поведение?

Вторжение варваров не прекращалось. Вокруг бара толпились постояльцы, образовав непроницаемую стену. Наши попытки добыть еще выпивки были обречены на провал. Туда было невозможно подобраться, даже если интенсивно поработать локтями. Меня уже начала беспокоить перспектива ужина, вернее, его отсутствия. Нам не хватило сообразительности забронировать столик, и это упущение ничего хорошего не сулило.

Шумные посетители то и дело становились над душой в надежде, что мы освободим место.

— Нам стоит уйти, пока нас не вышвырнули, — отметил я.

— Или не придушили.

— Где можно поужинать? — спросил я громко, ни к кому конкретно не обращаясь.

— Тут можно заказать еду в номер, — ответила Дина. Ее практичность помогла найти решение.

— Нам принесут ужин в лучшем случае к завтраку. Гостиница переполнена, — ответил я, показав себя законченным оптимистом.

— У вас нет планов на вечер? — вопрос парня, казалось, предполагал и предложение.

— Только гастрономические, — ответил ему я.

— Вы любите телевидение?

— Конечно, любим, но только на манер Гручо Маркса [13] — в качестве культурного стимулятора.

— Культурного стимулятора? — спросил он удивленно.

— Да. Гручо Маркс говорил, что всякий раз, когда кто-то включает телевизор, сам он уходит читать книги.

— В библиотеку бежать не придется. Мы предлагаем всем вместе посмотреть отличную передачу, «Ключ», где речь идет как раз о вопросах культуры.

— Мы фанаты этой передачи.

— В гостинице есть комната с телевизором, в которой никто не бывает. Администратор разрешил нам воспользоваться ею. Можем там и поужинать. Мы вас приглашаем.

— А это не будет для вас обременительным?

— Наоборот.

Мы с Диной радостно переглянулись: вечер только начинался, но уже выглядел многообещающе. Чего еще было желать?

К радости осаждавших наш стол посетителей, мы поднялись и освободили целых четыре кресла. По дороге к телезалу я решил не оборачиваться, чтоб уберечь себя от вида жестокой битвы.

Комната была небольшая, приятная, уютная и, к нашему счастью, свободная. Мы заказали скромный ужин, обильно дополнив его хорошим вином. Чудесным образом нам принесли все вовремя. Мы ели с аппетитом, у нас было отличное настроение, и мы беседовали о немного личных вещах. Вино пробудило желание выпить еще, но я благоразумно отказался от добавки, не желая опьянеть до начала передачи. Мы доели и приготовились разделить удовольствие от зрелища, хотя на поверку оно оказалось не особо интересным, как это часто случается с летними выпусками.

Из уважения к хозяевам вечера мы с Диной никак не прокомментировали увиденное. Пару раз у меня возникало желание сказать что-то едкое, но я сдерживался из уважения к интересу остальных.