Париж на три часа

Но граф Фрошо уже звонил в колокольчик.

— Слово предоставляется защите! — торжественно возвестил он и показал на пустые ряды адвокатских кресел.

— Стыдитесь! — выкрикнул Мале. — Ни один адвокат Парижа даже не явился на этот суд, все они придавлены страхом за свои лощеные шкуры… О какой защите может идти речь? Разве же человек, выступивший на защиту прав Человека, может нуждаться в какой-либо защите?

— Мале, замолчите, — потребовал Дежан.

— Нет, — возвысил голос Мале, — патриоты не нуждаются в адвокатах. Они торжествуют или же погибают…

Судебное заседание длилось весь день 27 октября, и только в четыре часа утра следующего дня был оглашен приговор. Из 24-х обвиняемых в заговоре против империи 14 человек были приговорены к смерти. Первым назвали Мале, вторым Лагори.

Лагори схватил толстую книгу, запустив ее в судей.

— Так, — выкрикнул он, — вы лучше запомните человека, которого посылаете в могилу!..

Далее следовали имена Гидаля, полковника Сулье, капитана Пиккереля (Ровиго лично отомстил ему), лейтенанта Ренье, капрала Рато и корсиканца Боккеямпе… Приговор по делу о мятеже читался очень долго, и Гидаль слушал его с большим вниманием, склонив набок голову. Лишь когда речь зашла о конфискации имущества приговоренных, он радостно загоготал.

— Вот ты, ворюга, и попался на этом! — громогласно заявил он, хлопнув себя по животу. — Смотри: вот здесь мое единственное имущество, и оно всегда при мне… На этот раз я обещаю оставить его специально для тебя — в параше! Бойся, как бы его не расхватали другие, более алчные…

В ночь накануне казни многие спать вообще не ложились и писали письма. Мале же сказал тюремщикам:

— Стоит ли отдыхать накануне вечности?.. О чем он думал в последние часы жизни, можно только догадываться: никаких записок после себя он не оставил. Около трех часов дня 29 октября перед тюрьмой Аббатства остановились шесть просторных экипажей. Смертников вывели во двор.

Мале сразу шагнул к Лагори и Гидалю:

— Не имеете ли зла на меня за всю эту историю? Лагори промолчал, Гидаль же хмуро ответил:

— История, конечно, с дерьмовым концом. Но надо же было показать этим выскочкам, на что мы, филадельфы, способны!

Боккеямпе, завидев Мале, крикнул ему:

— Скажите начальству, что священник забыл навестить меня! А я не могу умереть без святого причастия.

Мале, убежденный атеист, вступился за верующего:

— Дайте же корсиканцу священника!

— Прелат, — ответили ему, — ждет его у Военной школы.

Последние завещания — последние пожатья рук. Лагори просил опустить верх траурной колесницы.

— Ей-богу, — заявил он, — мы, наверное, стоим того, чтобы народ Франции посмотрел на нас напоследок! Не такие уж мы канальи, чтобы не заслужить этой маленькой чести…

Верха карет откинули, и мрачный кортеж тронулся к Гренельскому полю, окруженный по бокам конными жандармами. Одна из цветочниц бросила в экипаж Мале букетик запоздалых осенних цветов, и он рассыпался у ног генерала. Им встретились шумные толпы студентов, спешивших по домам после лекций.

— Молодые люди! — обратился к ним Мале. — Я верю, что вы не забудете двадцать третье октября…

Коляска уже выкатывалась на плац.

— Граждане Франции! Мы погибаем, но помните, что мы не последние римляне… за нами — легионы! И вот оно — жуткое Гренельское поле.

За шпалерами солдат глухо волновались толпы народа. Всех осужденных поставили к глухой стене здания Военной школы.

— Где же священник? — выкрикнул Боккеямпе, но тут барабаны забили частую дробь.

Мале расстегнул мундир, смело шагнув вперед. Лагори и Гидаль старались не отставать от него. За ними двигались остальные — тоже геройски. Старик Судье громко выкрикивал ругательства.

— К стене, назад… к стене! — командовали жандармы. Люди шли вперед, головы их были обнажены. Мале смотрел в небо, где кружились голуби. Боккеямпе продолжал просить о священнике. Очевидцы слышали гневный окрик Мале:

— Послушайте, у этого человека было так мало просьб в жизни — так не откажите ему в последней!.. Они остановились, когда барабаны смолкли.

— Прощайте, братья мои — Лагори и Гидаль.

— Прощай и ты, наш брат Мале…

С треуголкой, зажатой под локтем, появился секретарь военно-судебной комиссии. Снова зачитывался приговор.

Боккеямпе встал на колени — горячо молился.

Долго и нудно повторялись избитые слова:

— Высокий долг… священная обязанность… император…

Наконец секретарь свернул бумаги, надел треуголку. Качнулись ружья. И вдруг послышалось — резкое:

— Пли! — это скомандовал сам генерал Мале. Все его сообщники, как один человек, растопырив руки, упали ничком вперед. Но Мале продолжал стоять…

— Пли! — крикнул он снова.

Со второго залпа он тоже упал. В своем генеральском мундире Мале лежал среди разметавшихся тел ярким золотым пятном.

— Казнь окончена. Пригласите врача.

Через весь плац к убитым шагал доктор. Он проходил вдоль ряда мертвецов, нагибаясь над каждым. Тронул запястье Мале, и генерал Мале вдруг снова поднялся на ноги.

— Отойдите, — прохрипел он, — еще не все кончено…

Боясь нежданного залпа, врач пугливо отбежал в сторону.

Толпа в ужасе присела, когда на фоне кирпичной стены снова во весь рост вытянулась стройная фигура генерала Мале… Он что-то еще кричал — под грохот барабанов. До парижан едва долетали его слова:

— Франция… народ… гений… республика…

Последнее, что он запомнил в этом безбожном, сверкающем мире, — это шеренгу солдат, идущих прямо к нему… Генерал-республиканец Клод Франсуа Мале был добит штыками!

Имя этого удивительного человека очень редко встречается в нашей русской литературе.

Dixi

Холодный туман, словно саван, покрыл улицы старого, но всегда прекрасного Парижа… На стенах домов и на заборах были расклеены списки казненных, в которых объявлялось, в чем они виноваты. Мадам Софи Гюго, давно брошенная мужем, шла по улице с сыном Виктором и тихо плакала.

— Прочти, — вдруг остановилась она.

Мальчик прочел список, запнувшись на имени Лагори.

— Их уже нет с нами… они ушли. Они ушли в историю, как в потемки, сказала мать. — Но ты обязан помнить их имена: на Гренельском поле были убиты великие французы…

И больше не плакала! Вместе с сыном она проводила до кладбища черные дроги, на которых отвозили тела казненных.

Из дешевых гробов, через плохо сбитые доски, на мостовые Парижа еще капала кровь, и мать с сыном, будущим писателем, ступали по красным булыжникам.

А дорога до кладбища была очень дальняя…

— Не отставай от меня, — говорила женщина сыну. — И никогда, прошу, не забудь, что ты наречен ради великого будущего именем человека, которого твоя мать всегда любила…

Филипп Буонарроти составил «Список великих людей». Он открывал его именами Христа и Пифагора, а в конце списка поместил двух генералов — генерала Моро, который в рядах русской армии пал за свободу народов Европы, и генерала Мале, «отважного республиканца-демократа, который из глубин темницы восстал во имя защиты прав свободного человека…».

В 1814 году скромную могилу генерала Мале посетили молодые русские офицеры — освободители Европы от наполеоновского ига. Они украсили его могилу свежими розами.

Это были будущие декабристы… Dixi!