Война

Выстрела же Иванюты никто в поднявшейся суматохе не услышал. Но во дворе, когда Миша, держа под подолом гимнастерки наган, еще крался за «майором», его увидел капитан-артиллерист – тот самый, который сегодня утром по недоразумению арестовывал Иванюту. Крайне пораженный тем, что сбежавший из-под ареста младший политрук (капитан был убежден, что это переодетый немецкий лазутчик) вновь оказался в расположении военной комендатуры и почему-то беспечно разгуливает по двору, он, капитан, вначале даже растерялся. Когда же на улице прогрохотал взрыв, да такой силы, что во дворе листья с деревьев посыпались, капитан на какие-то мгновения отвлекся от загадочного младшего политрука. Потом повернулся уже на пистолетный выстрел… Увидел лежавшего на земле майора и наклонившегося над ним Иванюту с наганом в руке…

В кабинет полковника Малышева силой пробился навстречу хлынувшим из приемной людям сержант Чернега и завопил:

– Там убивают нашего младшего политрука! Спасайте!..

Когда полковник Малышев выбежал во двор, то увидел Иванюту с окровавленным лицом, в разорванной гимнастерке. Избитого и обезоруженного, патрули-красноармейцы поднимали его с земли, а капитан-артиллерист продолжал снизу молотить его сапогом по чему попало.

– Смирно-о! – скомандовал первое, что пришло в голову, полковник Малышев. – Отставить!.. – Затем накинулся на капитана: – Тебе кто дал право на самосуд?!

– Так вот, убил! – Капитан потрясенно указал полковнику на лежавшее бездыханное тело «майора».

– Тебя тоже надо! – угрожающе-плаксиво сказал капитану сержант Чернега, глядя, как Иванюта вытирал платком с искаженного болью и испугом лица кровь и слезы.

– Как, там?! – строго спросил Малышев у Чернеги. – Никто из гадов не уцелел?..

– Нет… На весь квартал разлетелись их душеньки, – удовлетворенно ответил Чернега, затем, вдруг скорчив болезненную гримасу, добавил: – Даже этот огрызок, Христич Алесь, что бросал им сумку с гранатой, не уберегся! Не успел упасть за ограду и поймал макушкой головы осколок!

– Насмерть?! – удрученно спросил вышедший во двор и прислушивавшийся к разговору генерал Чумаков.

– Если б насмерть, – с въедливой одобрительностью ответил сержант. – Ранило… Эта отрава еще попортит мне здоровье…

Федор Ксенофонтович в это время увидел в руках Малышева документы, изъятые у застреленного Иванютой «майора», и протянул руку:

– Дайте и мне взглянуть.

Он открыл книжечку удостоверения в сером затертом переплете и прочитал: «Майор Ильивский… командир отдельного саперного батальона фронтового подчинения…» Что-то знакомое для Федора Ксенофонтовича забрезжило в этом сочетании и звучании слов… Вдруг вспомнил случай на почте ночью в канун войны: точно так же представился ему при знакомстве майор Птицын… Кажется, и документ похожий… Правда, тогда генерал не знал, что надо было обращать внимание на столь важную мелочь, как нержавеющая проволочка, которой прошивали немцы поддельные документы…

И вновь словно вспышка света в памяти – багрово-зловещая – разговор с начальником особого отдела Пухляковым: откуда появился в штабе майор Птицын и как давно знает его Чумаков?.. Неужели есть связь между теми прилетевшими по эфиру вопросами и родившимся сейчас подозрением?.. Подозрение ли? Неужели действительно был в его штабе враг?.. И послал в свой дом гадину? Впустил в свою семью?.. Что там, в Москве, могло произойти?

При этих нахлынувших нехорошей волной вопросах Федор Ксенофонтович ощутил себя так, словно глотнул чего-то отвратительного. В нем все больше стало зреть и шириться, тираня душу и обдавая мерзким холодком страха сердце, предчувствие беды. Шевельнулась удручающая мысль о том, что он с этим, еще туманно-призрачным предчувствием уезжал из Ленинграда за двое суток до начала войны…

По большакам, шоссейным, полевым и лесным дорогам двигались к Смоленску войска – через леса и села, овраги и возвышенности. Войска спешили к Смоленску – наши и немецкие.

Сбитые стальными накатами танков Гудериана с рубежей обороны или получившие приказ отойти на ближние подступы к городу, советские подразделения откатывались с арьергардными боями – на север и северо-восток, – стараясь не дать врагу столкнуть себя с дорог, не позволить ему обогнать и упредить в выходе к Смоленским крепостным стенам.

Но «сила и камень рвет». Сила была на стороне захватчиков. Сила и скорость… Скорость и численность… Мотомеханизированные колонны немецких полков, впереди которых двигались ударные танковые группы, сопровождаемые автоматчиками-мотоциклистами, сумели развить скорость особенно на Рославльской и Киевской шоссейных дорогах и на Краснинском большаке. Протаранив отступавшие колонны красноармейцев и разметав их в стороны, немцы вечером 15 июля с трех сторон подошли вплотную к Смоленску.

На южной и юго-западной окраинах города врага встретили ружейно-пулеметным огнем отряды добровольцев-истребителей и отряд милиции. Внезапный огневой удар остановил первые волны немецких мотоциклистов и автоматчиков. Но вскоре на позиции отрядов был обрушен мощный минометный огонь, затем перешли в атаку танки, и наша оборона была смята. Враг ворвался в Смоленск.

Две стрелковые дивизии 19-й армии, которым было приказано форсированным маршем перекантоваться с севера на юг от Смоленска, не успели занять указанный им рубеж обороны по реке Сож, да и силы у них после кровопролитных боев под Витебском были ничтожными.

Бой за южную часть города длился всего лишь несколько часов. Но ничем не измерить его накала, упорства, трагичности. Успевшие отойти в пределы городских крепостных стен красноармейские подразделения из отряда подполковника Буняшина слились с батальонами народных ополченцев и начали совместно вести очаговые оборонительные бои. Каждый каменный дом и квартал, каждая улица и площадь стали ареной кровавого единоборства. Все больше и больше пылало чадных костров на мостовых и тротуарах, в скверах и на перекрестках – это горели немецкие танки и бронетранспортеры, в которые попали бутылки с горючей жидкостью, брошенные из окон домов… Но дома, их каменные стены не только укрывали, создавая удобства для засад и внезапных нападений… Они еще и разобщали, отторгали от улицы, от города, от однополчан… Засевшая на этажах дома горстка людей, когда ей не могли уточнить боевую задачу, доставить боеприпасы, когда она не знала, удержались ли в соседнем доме, ближайшем квартале и в какой мере в каждый данный момент полезна ее боевая активность в занятом ею доме, – эта горстка людей начинала ощущать себя потерянно, будто в ночном лесу среди хищных зверей. Тяжелое это состояние, но бросаемые связки гранат и бутылки, от ударов которых горело железо, ружейный и пулеметный огонь из окон домов продолжали тормозить продвижение захватчиков к центру города. Вспыхивали новые немецкие танки, грузовики, транспортеры. Усиливался ответный минометный и артиллерийский обстрел. Под ударами мин, снарядов и авиационных бомб дома становились братскими могилами защитников Смоленска.