Ставрос. Падение Константинополя (СИ)

- Если ты так думаешь, господин, незачем идти в Кандию. Мы только понапрасну издержимся, нам ведь плыть до самой Венеции!

Фома взглянул на него, потом опять в воду.

- Это было твое третье предупреждение, Гермолай, - лениво ответил маленький цезарь. – Ты думал, я не слышал или не понял первых двух? Исполняй!..

Последнее Фома Нотарас произнес с яростью, от которой даже полыхнул серый прищур его глаз. Гермолай был впечатлен и почти испуган; он отдал поклон патрикию и быстро ушел, топоча по крепкой дубовой палубе.

Когда кентарх скрылся, Фома прошептал сам себе, любуясь своей белой рукой:

- Я должен знать… знать наверняка.

Он узнал наверняка. Для этого было нужно только послать пару слуг потолкаться на рынке и послушать сплетни. Будучи поставлены в известность о вероятных планах комеса, люди Фомы Нотараса не ошиблись, отделяя выдумки кандийцев от правды. Новость о приезде Леонарда Флатанелоса и его венчании была не такова, чтобы сочинить ее от нечего делать.

Да, комес Флатанелос был здесь и женился. Половина города видела его – как он выбирал невесте платье, желтое, шитое серебром и золотом. Фома усмехнулся. Платье! Конечно, его соглядатаи узнали это у женщин, и слухи о венчании распустили женщины. Среди мужчин немало модников, но тем, кто красуется, до женских платьев дела мало, а прочим и подавно; и уж если заговорили о свадебных нарядах, значит, все правда.

Женщины очень болтливы и любопытны, но ум их ограничен и редко выходит за пределы домашнего круга. Они говорят о том, что доступно их пониманию, - прежде всего, о любовных делах, что чаще всего единственно интересует жен. И платье невесты, которое красавец комес выбрал неведомой подруге, конечно, запало сплетницам на ум прежде всего остального, если не исключительно!

Найдя свидетелей, видевших, как Леонард вез свою невесту под покрывалом в церковь, Фома холодно торжествовал. А узнав, что женщина с ним была не одна, а другую, черноволосую и смуглую, вез его помощник, патрикий возликовал. Ну конечно, это была София! И, конечно, Валентова дочь вытребовала и себе тоже свадьбу… иначе комес не пустил бы ее с собою в Ираклион, опасаясь, что вторая женщина может выдать всех. Само собой, жених Софии был тот, кто вез ее на своем коне, - Артемидор…

Потом вдруг Фома Нотарас осознал, что комес может быть еще здесь, сокрытый от своего врага, - что в этот самый миг, возможно, Флатанелос наслаждается своей пленницей; и в голову патрикию бросился жар. Фома с трудом взял себя в руки, вспомнив предостережение Гермолая, в кои-то веки пришедшееся кстати. И свои собственные слова ему Фома вспомнил. Комес сильно защищен; и еще не время, далеко не время!

Но патрикий Нотарас знал, что его тень, - женоподобная, если остальным так видится, и всеприсущая, подобно эриниям, - ходит за этими клятвопреступниками неотвязно. Вот случай, когда и сила, и власть – в отсутствии. Императоры знали, когда и как показываться своему народу.

Удовлетворившись поисками, Фома прошелся по рынку в сопровождении нескольких греческих матросов, Гермолая и одного из своих двоих итальянцев, предоставив им руководить собой, - его люди указывали, в чем у них недостача. Тут же, на ходу, составляли смету, какие припасы они могут себе позволить, чтобы добраться до Венеции.

Комесовы матросы, перебежчики, заметно помрачнели за то время, что они плыли до Крита: видимо, поняли, что прогадали, польстившись на лучшую службу у Фомы. И поняли, что мыслили коротко, думая о своем спасении и обогащении, - вовсе не такая царская награда ждала их; и что они будут делать в Италии, когда станут не нужны патрикию?

Но, конечно, вернуться к Леонарду матросам было бы немыслимо: даже если судьба сведет их с комесом снова. Изменить же теперешнему хозяину было бы не только еще более грешно, но и еще более невыгодно. Куда они подадутся в Кандии, где никого не знают?

Впрочем, Фома действительно намеревался хорошо наградить перебежчиков; и намеревался придержать матросов Флатанелоса при себе, потому что они могли немало пригодиться впоследствии, в недалеком будущем, которое патрикий готовил себе и комесу. Пока эти матросы никуда не уйдут: слишком переменчива и неласкова судьба таких простых людей. Сейчас же им всем одна дорога – на Венецию, волей или неволей.

Гермолай помалкивал все то время, что господин не требовал его советов, и только внимательно присматривался к Фоме, как будто ожидая какой-нибудь его ребяческой и опасной выходки. Фома улыбался, встречая взгляд старого слуги, и щурил серые глаза, точь-в-точь такие, как у царицы амазонок. “Ты, как и все другие, напрасно и совсем несправедливо считаешь меня ребенком; и еще рано тревожиться, мой друг”, - мысленно говорил он кентарху.

Фома еще даже для себя ничего не решил… он знал, что военные планы лучше всего строить – и приходится строить – на местности.

Он купил себе новую серебряную фибулу, без всяких львов или других знаков, но красиво отделанную перламутром. Такие детали туалета прежде всего бросаются в глаза, все равно, женщинам или мужчинам!

Патрикий отплыл с Крита в один день с комесом, хотя ни тот, ни другой не подозревали этого. Они соперничали за Феодору сейчас, как Леонард некогда соперничал с Валентом, и их дороги так же сходились в приснопамятных местах.

Но Фома был не Валент, и до последнего мига никак себя не обнаружил.

Когда “Клеопатра” отвалила от берега, Фома, налюбовавшись великим греческим островом на прощанье, ушел в свою каюту. Слушая, как поднимаются и опускаются весла в руках прикованных гребцов, - каторжники они или нет, никто уже не помнил! – Фома потягивал вино и думал о Риме.

Сестра хорошо постаралась для них обоих, готовя их итальянское будущее; но что бы она делала без Фомы Нотараса? Где бы она была без Фомы Нотараса?

Метаксия давно и счастливо забыла, кому обязана своею вольною жизнью и славой. Что ж, Фома ей напомнит.

Феодора лежала на постели, свернувшись подле Феофано, как когда-то в доме лакедемонянки, положив голову ей на колени. Корабельная койка была так же по-спартански проста: кожаные ремни, натянутые на деревянную раму, с брошенным поверх жестким волосяным тюфяком. И Феофано, так же, как когда-то в своем доме, гладила свою филэ по волосам и плечам.

- Он разлучит нас, - прошептала московитка. – Так всегда бывает… всегда!

Феофано склонилась и поцеловала ее сзади в шею, так что подруга изогнулась всем телом от неожиданной ласки.

- Конечно, разлучит, - ответила царица, улыбаясь. – Но только в нашей воле даже в разлуке не разлучаться!

- Но ведь это грех… а с таким человеком, как Леонард, тем более! – тихо воскликнула Феодора.

Царица опять нежно улыбнулась; она тронула Феодору за нос, и та повернулась и посмотрела на нее снизу вверх, доверчиво, как всегда.

- Ты не знаешь, Феодора, что творится сейчас в Италии, - сказала Феофано, когда глаза их встретились. – Мужеложство так распространено там, что в Европе называется любовью по-итальянски… Скажу тебе больше: в Италии среди знатных католических семейств немало таких, где любовник жены, застигнутый на месте преступления, принужден бывает ублажать еще и мужа… Это память о римских нравах.

Феодора содрогнулась.

- Боже правый… какой разврат.

Она нахмурилась.

- Странно, хоть мы и грешили, о нас с тобой я никогда так не думала!

- И правильно, - согласилась лакедемонянка. – Эти итальянские истории почти всегда – разврат. Но то, что между нами, никогда не было развратом. Мужчина гораздо чаще, чем женщина, любит телом и жаждет тела; мы же любим душой, даже если хотим тела!

Феодора вдруг спросила:

- Сколько тебе лет, Метаксия?

Она удивилась, что до сих пор ей не приходило в голову это узнать. Метаксия казалась созданием без возраста.

- В будущем году исполнится сорок, - немедленно ответила царица. Ее огромные глаза сверкнули. – Я становлюсь стара для тебя?