Генерал Ермолов

ременем русский отряд двигался дальше.

– Алексей Петрович! Адъютант Шварценберга никого к фурам не подпускает.

– Верно, пронюхал немчура о нашей хитрости… – буркнул Ермолов, и погнал коня.

Рыжий австриец в пестром наряде императорского гвардейца – сером мундире, красных штанах и треугольной шляпе с зеленым султаном – встретил русского генерала надменно:

– Его сиятельство господин генералиссимус дал мне полномочия не подчиняться ничьим приказаниям, даже если это будет ваш император…

– А я сейчас прикажу, – грозно проговорил Ермолов, надвигаясь вместе с лошадью на цесарца, – сбросить все эти дурацкие телеги в Марну! Муромцев! – обратился он к адъютанту. – Две роты преображенцев! Искупаем союзников!..

На холеном лице австрийского офицера высокомерие быстро сменилось растерянностью и страхом.

– Экселенц, не горячитесь… Можно же все решить миром… – пролепетал он. – Мы отодвинем обоз и пропустим вашу гвардию, знаменитую столькими победами!..

К этой поре популярность Ермолова в союзной армии была так велика, что Шварценберг, увидев однажды его, сказал:

– Я узнал с прискорбием, генерал, что один из моих адъютантов позволил вести себя с вами дерзко, и тотчас наказал его, отослав вон из штаба в войска…

Русская гвардия двинулась через мост большой почтовой дорогой. Ермолов, в окружении адъютантов, громогласно воскликнул:

– На Париж, братцы! Идем на Париж!..

2

– На Париж! – говорили генералы. – И Москва будет отомщена.

– Идем в Париж! – радостно вторили офицеры. – Там-то найдем отдых и удовольствия. Пале-Рояль, держись! Есть деньги, господа, чтобы было на что повеселиться? Если не хватит – возьмем контрибуцию…

– На Париж! – судачили, размахивая руками, гвардейцы-солдаты. – Там кончится война. Государь, слышь, всем даст по рублю, по фунту мяса и по чарке вина! Наконец станем на квартиры…

– Направо, налево – раздайсь! – слышалась сзади команда, которая обыкновенно отдавалась, если через колонну проезжал кто-либо из генералов.

Гвардейцы поспешно расступались и видели в середине бегущего полкового козла, который шел с войсками от самых Рудных гор.

– Васька тоже идет в Париж! – кричали усатые ветераны. – Держись, француз! Направо, налево – раздайсь!

И общий хохот ускорял движение.

Большая парижская дорога, по которой споро двигалась гвардия, была испорчена, и как будто нарочно: огромные камни выворочены на ребро, а величественные тополя, росшие по сторонам, вырублены и свалены поперек тракта. Иногда попадались трупы ободранных лошадей, куски кожи от киверов и ранцев.

Чем ближе к столице, тем чище и обширнее становились строения в деревнях и местечках, а земля – плодороднее. Фруктовые деревья и зеленеющая пшеница готовы были развернуться с первым дыханием весны, и жаворонки уже купались в небе.

– Ишь, щевронок, юла, порхает на месте, – говорили гвардейцы и вспоминали родные деревни. – Жаворонок – к теплу, зяблик – к стуже…

Во дворах стояли скирды с хлебом, но не было ни души. Ермолов запретил фуражировку