Я все еще влюблен

— Уттенхофена? — опять переспросил Маркс с еще большим интересом.

— Капитана фон Уттенхофена, — поправил Блох, явно задетый тем, что его командира назвали так просто, только по фамилии. — Разве вы его не знаете?

— Может быть, где-то и встречал, но, признаться, не могу вспомнить. — Маркс развел руками.

— Вот как! — возмущенно воскликнул Эбнер. — Даже не знаете человека, а клевещете на него.

— О, разговор становится серьезным! — Маркс поплотнее уселся в кресле, словно занял более надежную позицию.

Капрал расстегнул на груди мундир и достал из внутреннего кармана две газеты — одну уже довольно потертую, другую совсем свежую. Это была «Новая Рейнская».

— Позавчера ваша газета, — капрал щелчком толкнул ее по столу к Марксу, — написала, что капитан фон Уттен-хофен спекулирует казенным топливом. Офицер его величества — спекулянт?

Маркс взял газету, развернул ее и быстро нашел на последней полосе в самом конце под чертой заметку. Едва взглянув на нее, он вспомнил, о чем она.

— А сегодня, — продолжал Блох, почему-то не передавая вторую газету Марксу, — в статье «Тронная речь» генерал Врангель назван неуклюжим вахмистром. Но этого мало, здесь оскорбляется вся армия: вы пишете, что ее организация, боеспособность и преданность выдержали серьезное испытание при облаве на членов Национального собрания Пруссии в ноябре прошлого года… Вы, господин Маркс, служили когда-нибудь в армии?

— Нет, не служил. В тридцать восьмом году меня освободили из-за болезни легких, а года через три признали вообще негодным к несению военной службы.

— Вот видите! — с укором подхватил капрал. — А берете на себя смелость судить обо всей армии.

— А вы, господин Блох, работали когда-нибудь в газете? — спокойно спросил Маркс.

— В газете? — изумился капрал. — Что мне там делать? Чего я там забыл?

— Вот видите! — стараясь повторить укоризненный тон собеседника, сказал Маркс. — А берете на себя смелость судить о ней.

— У нас демократия, — вставил сержант.

— Демократия, господа, не сводится к праву унтер-офицеров судить о прессе. — Маркс сильным щелчком отправил газету обратно к капралу. — Она также предполагает, в частности, право прессы судить об унтер-офицерах и даже генералах. Впрочем, я извиняю вам ваши слова о демократии ввиду необычайной новизны для вас этого предмета. Однако позвольте окончательно уточнить, от чьего же имени вы ко мне пожаловали — от имени восьмой роты или шестнадцатого полка, от имени генерала Врангеля или всей прусской армии?

— Мы пришли от восьмой роты, — сурово сказал Блох. — Надеемся, перед остальными вы ответите в будущем особо.

— О будущем, капрал, вы знаете, вероятно, не больше, чем ваш коллега о демократии, и это, конечно, вас тоже извиняет. — Маркс как бы в прискорбии и сочувствии склонил голову. — Ответьте лучше, что же вы от меня хотите?

— Прежде всего мы хотим заявить вам, что вся восьмая рота чувствует себя оскорбленной вашей заметкой. — Капрал произнес эти слова, по всей видимости, так, как произносил в свое время слова присяги.

— Только подписи всех солдат, унтер-офицеров и офицеров восьмой роты могли бы убедить меня в правильности вашего заявления, — сказал Маркс.

— Мы представим эти подписи! — тотчас отозвался сержант.

— Напрасный труд. — Маркс устало махнул рукой. — Дело в том, что заявление господина Блоха не представляет для меня никакого интереса и я не придаю ему значения.

— То есть как это не придаете? — И капрал, и сержант в искреннем удивлении даже подались вперед.

— До заметки, так взволновавшей вас, господа, — назидательным тоном проговорил Маркс, — мне нет никакого дела, потому что она помещена под чертой и, следовательно, считается объявлением.

— Объявлением? — Унтер-офицеры подались вперед еще больше.

— Да, всего лишь объявлением. А за такого рода публикации я ответственности не несу. Я подписываю только то, что над чертой.

— А кто же за это отвечает? — несколько удрученно спросил капрал.

— Я не намерен консультировать вас по таким вопросам. Могу лишь сообщить, что вы имеете возможность опубликовать возражение, причем бесплатно. Хотите?

Маркс придвинул к себе листок чистой бумаги, быстро написал на нем несколько строк и протянул унтер-офицерам:

— Например, вот такой текст.

Капрал и сержант склонились над листком и прочитали: «Мы, солдаты, унтер-офицеры и офицеры восьмой роты 16-го пехотного полка, единодушно утверждаем, что наш ротный командир капитан фон Уттенхофен никогда не спекулировал казенным топливом, не воровал чужих кур, не соблазнял невинных девиц, а также чужих жен».

— При чем здесь куры, девицы? — серьезно и озабоченно спросил капрал.

— Ну, если вы не гарантируете поведение своего командира в отношении чужих кур, чужих жен и девиц, то можно это место сократить.

— Нет, мы уверены! Вполне уверены!

— А тогда в чем же дело?

«Действительно, в чем же дело?» — мучительно ворочал мозгами капрал и никак не мог выбраться из простенькой ловушки, расставленной собеседником.

— Странно как-то… — нерешительно протянул он.

— Что же странного? Раз это правда, раз вы уверены…

— Да он смеется над нами, господин капрал! — воскликнул наконец, видимо, более сообразительный Эбнер.

— Смеется? — удивился капрал.

— Конечно! А кроме того, нам никто не поручал печатать опровержение. Нам поручили одно — узнать имя автора заметки. И будьте любезны, господин Маркс, сообщите нам его, иначе…

— Господа! — прервал Маркс сержанта. — Если вы не хотите печатать опровержение, то у вас есть еще один вполне демократический способ выразить ваш протест — вы можете подать на газету в суд.

— Ну уж нет! — покачал головой капрал. — Слышали мы, как недели три тому назад вас судили два дня кряду, и знаем, чем это кончилось. Мы не можем честь своей роты и ее командира вверить судейским слюнтяям. Мы сами за нее постоим. А для этого нам нужно имя борзописца, который накатал заметку. Вы нам его сообщите, сударь, в противном случае мы больше не станем сдерживать своих людей, и дело может кончиться плохо.

Открылась дверь, и вошла Женни. Не обращая никакого внимания на унтер-офицеров, она спросила:

— Карл, ты не забыл, что тебя ждет господин Энгельс?

Маркс, собравшийся было уже что-то ответить на брошенную ему угрозу, встал из-за стола и, сказав «Я сейчас», вышел вместе с женой.

Унтер-офицеры оторопело переглянулись.

— Ты слышал, что она сказала? — полушепотом спросил Блох. — Его ждет господин Энгельс! Уж это не полковник ли Энгельс, второй комендант города?

— Тут все возможно, господин капрал, — тоже полушепотом ответил Эбнер. — Но, если мне память не изменяет, у них в газете есть какой-то свой Энгельс, его, кажется, тоже судили вместе с Марксом.

— Судили, но оправдали? Ох и влипнуть мы с тобой можем, дружок, а заодно с нами и ротный… Черт дернул нас назвать свои имена!

— Может быть, улизнем, пока ом не вернулся? — робко предложил сержант.

— А как же имя автора заметки? — нерешительно промямлил капрал, хотя мысль сержанта показалась ему весьма соблазнительный…

Когда Маркс вошел в комнату, где сидел Энгельс, тот встретил его нетерпеливым восклицанием:

— Ты долго еще намерен с ними возиться? Гони их в шею! Иначе я, гвардии бомбардир, сделаю это сам. Нам надо обсудить передовую статью воскресного номера, а ты тратишь время на этих ослов!

Маркс кратко рассказал, о чем у него идет речь с унтер-офицерами, и, пообещав скоро разделаться с ними, уже направился к двери, как вдруг Энгельс остановил его:

— Карл, возьми вот эту штуку!

Маркс оглянулся и увидел, что Энгельс протягивает ему пистолет.

— Зачем?

— Возьми, возьми. Он, правда, незаряжен, но все равно.

И сунь его в карман вот так, чтобы рукоятка торчала и была хорошо видна.

Маркс засмеялся, но все-таки позволил другу сунуть пистолет в карман своего сюртука именно так, как он хотел, и пошел опять к своим визитерам. Он стремительно пересек комнату, подошел к своему креслу, но не сел, принимая в расчет, что иначе унтер-офицеры не увидят то, что у него в кармане. Они заметили сразу. Капрал весь напрягся и побледнел, а сержант словно прилип взглядом к пистолету.