Камер-фрейлина императрицы. Нелидова

   — Во Франции, может быть, но не в России.

   — Но что они узнают о своей будущей жизни?

   — Опять-таки немало. Их учат вести домашнее хозяйство, а главное — всё время быть занятыми практическими делами. На одном из десюдепортов института я сам видел аллегорическую сценку с девизом института: «Не будь праздна».

   — Им помогают в этом отношении и в семьях?

   — О, нет. Они не должны бывать в родительском доме всё время обучения в институте.

   — Но это же множество лет!

   — Двенадцать. Впрочем, родители и родственники имеют право и обязанность их навещать по специально отведённым для этого дням, правда, в общей зале и под присмотром надзирательниц.

   — Конечно, монахинь.

   — Вовсе нет. Монахини в Смольном живут в отдельном от воспитанниц корпусе. Они имеют отдельную еду и отдельную церковь. Её императорское величество не сторонница их встреч.

   — Но если это не монастырские условия, у девочек должны быть хоть какие-то развлечения, игры.

   — Я не настолько осведомлён о жизни института, но думаю, о развлечениях никто бы не стал заботиться. Да и к чему? Всё их свободное время занимает театр.

   — Их возят на театральные представления?!

   — Да, в некоторых случаях во дворец. Но больше они заняты спектаклями, которые ставятся на институтской сцене.

   — Припоминаю, я сам дал обещание её императорскому величеству написать несколько пьес для её питомиц.

   — Только обещали?

   — Только. За множеством дел это оказалось практически невозможным. Может быть, увидев этих сильфид, я скорее сочиню обещанные для них пьесы.

   — Я хочу вступить с вами в заговор, Дидро. Не насилуйте себя, в этом в действительности уже нет никакой нужды. Институтский театр имеет свой репертуар, а те серьёзные задачи, которые вы ставите перед актёром нынешним, не найдут отклика при русском дворе. Государыня может оказаться недовольной, а вряд ли вам захочется стать причиной её досады, не правда ли? Поэтому вы можете просто похвалить девочек, доставив тем императрице несказанное удовольствие, и не брать на себя никаких обязательств. Не терзайтесь. Просто надо сначала увидеть монастырок.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Я — ваш законный император. Жена моя увлеклась в сторону дворян, а я поклялся... истребить их всех до единого. Они склонили её, чтобы всех вас отдать им в рабство, но я этому воспротивился, и они вознегодовали на меня, подослали убийц, но Бог спас меня. После победы над дворянами и императрицей обещание пожаловать казаков, татар, калмыков рякою с вершины до устья и землёю и травами и денежным жалованьем, и свинцом, и порохом, и хлебным провиантом, и вечною вольностью. Я, великий государь император, жалую вас.

Пётр Фёдорович

1773 году сентября 17.

Из Манифеста Емельяна Пугачёва.

Недавно замечать стала: душно во дворце. Господи, как душно! Окна до полу. Потолки — голову закидывать надо, чтобы роспись рассмотреть. Меблировка по французской моде самая что ни на есть скупая. Полог у кровати никогда опускать не позволяла. В парке — весна ещё не отбушевала. Зелень — глаз режет. Цветов — ровно Флора прошла, передничек свой не удержала. Всё равно — душно.

Нет, не то. В Царском да душно! Это на душе. А душе всё равно, что Петербург, что Царское. Кажется, только в Гатчине чуть-чуть отпускает. Ясность там такая. Нет, не в Грише дело. Бог с ним, и вспоминать охоты нет: ещё как-то развязаться со всей семейкой удастся. А развязываться надо: настырны стали, несговорчивы. Престол им, видно, снится.

Опять Орловы. Без них мороки мало! Агент сведения последние прислал: авантюрьера до Франкфурта-на-Майне добралась. С «голштинским претендентом» совет держит. А как его иначе назвать: герцог Шлезвиг-Голштейнский, граф владетельный Лимбург-Стирумский Филипп Фердинанд. Не авантюрьера встречи с ним искала. Он! Он сам письмом с ней снесся! О встрече просил! Услуги свои предложил. А агент вот ещё доносит: во владения свои пригласил. Владетельной принцессой Всероссийской именовать стал.

Верят? Или назло императрице российской действуют? Поди разберись. Канцлер долго вилял, пока напрямую ответил: по обстоятельствам. Будет выгодно признают, не будет — забудут.

Легко сказать! Алёшке Орлову довериться пришлось. Ему бы последнему, да ни у кого из братцев лихости такой не важивалось. Этот на всё пойдёт. Как в опочивальню только не врывался! Не хотел в покоях дворцовых оставаться. И просить нечего. Один раз со смехом сказал: «Надоем быстро. Как Бог свят, надоем. А вот — ветром свежим — оно вернее. Оглянуться не успеешь, улетел уже. Живи себе в покое да удовольствии».

Велела авантюрьеру искать. Сюда любым способом доставить. Только откуда знать, сколько рвения прилагает. А тут римский агент пишет: Шувалов Иван Иванович от авантюрьеры на шаг не отходит. Не то что с ней вместе, а поблизости. Письма пишет. По всей Европе за самозванкой ездит. Алексей обещал, управлюсь, мол. А что, если иным глазом на авантюрьеру глянет? К разговорам дворцовым прислушается? Не надо было сейчас с Орловыми кончать. Может, и не надо. Сердцу волю дала. На любые отступные согласилась — лишь бы вон Гришку из дворца. Коли изменил — императрице изменил! — не нужен. Думала, в ногах валяться будет. Покается. Где! О любви своей истинной заговорил. Значит, с императрицей — по службе, а с девчонкой сопливой — по сердцу.

Алексей Григорьевич из той же кошёлки, разве что о выгоде семейной подумает. Он порасчётливее Гриши будет.

Что это? Сама себе зубы заговаривать стала. Какие Орловы! Ведь авантюрьера во Франкфурт из Парижа приехала. Выходит, всё за претендента — и венский двор, и Версаль, тогда им и авантюрьера понадобится. Как-никак прямой выход к русскому двору.

Если бы она одна! Пугачёв. Прав был канцлер: не всё так просто. Где там было людям знать покойного Петра Фёдоровича, а ведь как откликнулись! Казаки! Панин Пётр Иванович во всех подробностях доложил. Былой ординарец Захара Чернышева. Отваги не занимать. У всех на виду. Чернышев так и отмечал — проворство и храбрость. Всю Семилетнюю войну отличался. Потом в армии Кречетникова в Польше не из последних был. Под командованием Петра Панина Бендеры брал. В чине хорунжего по ранению в родную станицу отправился. Никаких воровских замыслов не имел.

До того не имел. А тут... Взбунтовались казаки из-за приговора по волнениям 1771 года. Все тогда толковали: острастку им дать без пощады. Чтобы знали! Чтоб наперёд ни боже мой! За убытки казачьих атаманов и старшин всех платежами обложили. Сами бунтовали, сами и расплачивайтесь.

Просчитались, видно. Казаки бежать кинулись — кто в Турцию, кто на Кубань. С начальством стычки. Пугачёв в одну из них встрял. Крепко со старшинами побился, на Яик ушёл, а оттуда Петром Фёдоровичем вернулся. Ведь знали все! Все в лицо знали! Сомнений не имели, а как государя императора приняли. Кто усомнится — вешать стали. Вот и выходит, прав канцлер: невыгодно — не признают, выгодно — на правду солгут, божиться станут.

Думала, очнутся. И впрямь начальникам выдали. Двух недель самозванства его не прошло, в Симбирск отправили, оттуда в железах в Казань для суда. Примерного. Чтоб другим наука. Вечную каторгу определили. Так сбежал! За три дня до отправки в Сибирь сбежал. Не иначе пособили — верь им, проклятым. Агенты доносят: манифест императорский готовит.

   — Ваше императорское величество!

   — Опять ты, канцлер. Что тебе?

   — Насчёт завтрашнего обеда с герцогиней Дармштадтской [9].

   — Поваром заделался, что ли? Тебе-то что. Будет обед. В Гатчине будет. Сама переночевать там хочу. Потом с герцогиней и дочкой её в Царское отправимся.