Федор Апраксин. С чистой совестью

Наблюдая за царем, Федор Апраксин заметил, что тот вроде бы не испытывает большой радости по случаю рождения наследника. На половину Евдокии он не заглядывал, новорожденного не видел. «А что ему в отцовстве-то, — размышлял Апраксин, — сам-то едва из отроков вылупился, восемнадцати годков еще не исполнилось, какой из него отец. Тем паче что матушка и оженила, не спросясь его, без смотрин и без выбору».

Вечером, когда гости разъехались, захмелевший Петр заскучал. Выпил с Апраксиным пару стаканов «ренского» и неожиданно сказал:

— Поезжай, Федор, на Кукуй, привези-ка мне Гордона. Да и сам с ним приезжай.

Спустя час-другой пиршество продолжилось и затянулось до утра. Подуставший Федор, увидев уже солнечные блики в цветных стеклышках маленького оконца, потушил свечи и хотел потихоньку уехать.

— Погоди, — остановил его Петр, — мы еще не закончили празднество. Нынче мы опохмелимся, передохнем и двинемся к нашему верному дядьке. — Царь подозвал Меншикова: — Пошли кого к Льву Кирилловичу, пущай нас ждет к обеду.

В загородной вотчине Льва Нарышкина, Филах, приезду гостей обрадовались. Еще сутки баламутила веселая компания.

Не успели вернуться в Москву, царского младенца крестили в Чудовом монастыре. Как тут обойтись без гостей, «фряжского» вина и водки. Вплотную примкнула к дням крещения и масленица. Какая же масленица без хмельного. А тут еще царь распорядился устроить фейерверк с пушечной пальбой. Петр Апраксин состоял при пушках, едва не оглох.

— Поначалу палили дважды из каждой пушки, — рассказывал он Федору, — потом залпом грянули холостыми из всей полусотни стволов. Все бы ничего, да жаль одного дворянина. Ракетка-то не разорвалась, грохнула его, сердешного, по темени. Хоть и шапка на голове была, а повалился замертво.

Давно отзвенела капель, всюду чернели проталины, прилетели первые грачи. В Преображенском начали обкалывать лед вокруг карбаса. Под навесом звенели топоры, визжали пилы. На стапеле к длинному брусу плотники примеряли первые шпангоуты новой яхты. Рядом высился большой, почти готовый плоскодонный струг.

На Благовещение прискакал верхом Петр в сопровождении Льва Кирилловича, Меншикова и Лефорта. Апраксин знал с вечера о приезде царя, но, увидев его, удивился. Впервые Петр появился на людях в иноземной обнове. В зеленом камзоле нараспашку, в коротких штанах с чулками, башмаках с пряжками. «А шляпу-то и шпагу ты, никак, у Лефорта позаимствовал, — подумал Федор. — Стало быть, наперекор патриаршьему завету все спроворил».

Во время Великого поста скончался скоропостижно патриарх Иоаким. Он ревниво охранял старинные устои московской жизни. В своем завещании просил обоих государей запретить православным подданным всякое общение с иноверцами и еретиками, не ставить их начальниками в полках, молил не перенимать иноземных обычаев и одежд… В завещании Иоаким все толково обосновал, ссылаясь на иноземные страны, где держатся своих порядков и нравов в одеждах и поступках, а чужих обычаев не приемлют и иным верам свободы не дают.

Апраксин незаметно вздохнул: «Жаль ведь расставаться с привычным, вековым, а, видать, не миновать. Круто берет Петр Алексеевич».

Соскочив с лошади, чуть подергивая губой с темным пушком, царь зашагал к строящейся яхте.

— Чего глаз пялишь, — бросил на ходу улыбающемуся Апраксину, — приглядывайся, недалече и тебе такую же обновку заказывать у портного. Привыкли корпеть спустя рукава.

Осмотрев струг, похвалил плотников, отругал, что еще не готовы паруса.

— Государь, из приказа только на прошлой неделе привезли холстину, — оправдывался Тиммерман.

— А ты пошто проглядел? — накинулся на Апраксина, но тут же замолчал, видимо, вспомнил, что Федор две недели подряд сопутствовал во всех кутежах.

Подосадовав на себя, Петр вдруг улыбнулся, скинул камзол, выхватил у ближайшего плотника топор и начал тесать бревно. Минуту спустя Федор и Меншиков работали топорами с другого конца лесины. Привычный Тиммерман пошел к стапелю, где остановившиеся плотники глазели на царя.

— Давай, давай, — зашикал он на них, — бери пример с государя, а ты, Брандт, их подгоняй, нечего попусту глазеть.

Лев Кириллович, держа в руках камзол, посмеивался в усы, а Лефорт, смущенно улыбаясь, переминался с ноги на ногу.

Закончив тесать, Петр протянул топор плотнику, вытер пот со лба, накинул поднесенный Меншиковым камзол.

— Готовь струг к спуску на воду, — отдавал он последние указания Апраксину, усаживаясь в седло, — как лед сойдет, перегонишь карбас, струг, ботик к пристани у Кремля. Из Дединова еще струги поспеют. После Пасхи почнем плавать по Москве-реке.

В последнюю апрельскую Светлую неделю Петр вместе с братом впервые по-православному христосовался с служилыми, придворными, тяглыми чинами, жаловал к руке не только дворян.

Апраксины, Петр и Федор, только что вышли из верхней Столовой палаты, где царь принимал гостей, на весеннее солнышко — подышать свежим воздухом. Стража из стрельцов выстроилась длинным коридором до Спасских ворот, наводя порядок среди посетителей Кремля. Пятидесятники строго смотрели, чтобы какой воришка или, не дай Бог, юродивый не затесался в очередь.

— Сие государь по-мудрому поступает, — вполголоса сказал Петр, — а то было народ баить почал, што царь-то обычаи православные на чужую веру променял.

— Чураться ежели вовсе простых смердов, к добру не приведет. Им-то, подневольным, тож иногда и полюбоваться на царя великий праздник. Вона Мишка Долгоруков, — Федор перекрестился, — попомнишь, со стрельцами-то хорохорился и плохо кончил.

После Святой недели, в Фомино воскресенье, в полдень оба берега Москвы-реки, Зарядье и Замоскворечье сплошь усеял пестрый, разноликий народ. От кремлевской пристани отплыл целый караван судов. Первым тронулся в путь царский карбас, обитый красным сукном и устланный коврами. За ним шел ботик с Апраксиным и другими стольниками, следом двигались в кильватере пять нарядных стругов. Летописец дворцовых разрядов отметил это событие примечательной записью: «…водяным путем, Москвою-рекою, в судах, а к тому его государскому шествию изготовлено было плавное судно особым образцом, на корабельное подобие, с парусами и с канаты, и убито было червчатым сукны. И изволил он, великий государь, иттить в том судне. А за ним, великим государем, бояре и окольничие, и думные и ближние люди, да стольники и стряпчие шли в стругах. А около судна, в котором изволил великий государь иттить, шли в малых стружках и в лодках потешные с ружьем, с пищали и с корабины и из ружьев стреляли. И изволил он, великий государь в то село приттить во втором часу ночи».

Караван благополучно добрался до Коломенского, где началось празднество…

Не успели вернуться из путешествия в Коломенское, царь затеял военные игры в Преображенском.

— Следующим месяцем произведем генеральное сражение, а к тому готовиться будем, — задумал Петр.

Три недели с небольшими перерывами пешие марши сменялись атаками конницы. Пехота штурмовала редуты, пушки стреляли деревянными ядрами.

«Генеральное сражение» замышлялось Петром по-боевому.

— Неча нам токмо деревяшками бросаться, — задорно сказал царь, — надобно и пороховыми гранатами стрельцов да солдат потчевать, пущай порох нюхают…

Но порох нюхать пришлось не только рядовым. В первом же сражении при штурме крепости в Семеновском в ход пошли ручные гранаты — глиняные горшки, начиненные порохом. Петр, обнажив шпагу, вырвался вперед атакующей цепи, за ним побежали Гордон, Меншиков, Апраксин…

В пылу сражения из-за стены кто-то бросил гранату под ноги Петру. Сверкнувшее пламя обожгло лицо царя, опалило брови и волосы. Разлетевшиеся осколки черепицы ударили по шее Гордона, Федору поцарапало нос и висок, досталось и другим.

Начали искать виновника, но Петр остановил:

— Буде, я сам на рожон полез, с меня и спрос. Покуда отбой барабаны пускай бьют…

Меншиков повез Петра к лекарю, а Федор отправился домой.

— Эк тебя разукрасило, — вытирала мать лицо сыну, — дайка подорожника приложу, отлежись дома-то.