Обида маленькой Э

Таким образом они зарабатывали достаточно, чтобы не нуждаться и спокойно ожидать, когда можно будет впервые сыграть пьесу Гуань Хань-цнна.

Во время одного из этих представлений к Лэй Чжень-чженю подъехал пожилой монгол и сообщил, что он доверенное лицо господина Эзеня Мелика — сборщика податей этой провинции. Господин собирается устроить в своем поместье большой пир по случаю новой награды, полученной от императора. Не хватает только актеров, чтобы было кому развлекать гостей. За актерами пришлют повозки, представление будет щедро оплачено. Согласен ли Лэй Чжень-чжень?

Лэй Чжень-чжень согласился.

На следующее утро приехала крытая повозка, такая большая, что все актеры в ней поместились. На лодке остались только Маленькая Э и малютка Лэй Да. Жену лодочника попросили присмотреть за детьми и обещали вернуться не позже чем через день.

На прощание Сюй Сань прижала Маленькую Э к своей груди и никак не могла с ней расстаться. Ей было так страшно, что казалось, она идет на казнь. Госпожа Лэй прикрикнула на нее, и она заняла свое место. Повозка тронулась.

Господин Эзень Мелик, сборщик податей, устроил большой пир, и с самого рассвета начали прибывать гости. Были тут и судьи, и смотрители канала, и начальники обменных касс, и многие другие. Они приезжали верхом, с женами и слугами и привозили свои дары. Господин Эзень встречал их, сидя в кресле, в большой зале. Принимая подношения, он улыбался так широко, что глазки совсем скрылись за толстыми щеками, а лоснящаяся кожа вся потрескалась сетью блестящих жирных морщинок. Дары были хороши — пять кубков, пять кусков шелка, пять бочек вина, пять конских попон. Самый бедный из гостей поднес пять яблок на блюде. Всего было по пять штук, как полагалось по его чину.

Гостей рассадили за длинными столами; между каждых двух приглашенных стоял большой сосуд с вином. Гости черпали вино чарками, пили и ели досыта и сверх того. А когда кончили пировать, перешли в один из внутренних дворов, где заранее была сооружена сцена, и в помещении за ней актеры спешно кончали гримироваться. Юнь-ся, уже совсем одетая, причесывала Сюй Сань,

Опытными пальцами она брала одну за другой короткие прядки волос, свернутые петлей и смазанные клейким раствором. Самый маленький локон приклеила над серединой лба, вторую пару рядом, третья касалась оттянутых к вискам бровей. Два больших локона легли над щеками, а их концы Юнь-ся укрепила тесьмой на макушке. Прикрыла двумя кудряшками уши, завязала тесьму узлом и натянула на голову сетку — тесно прилегающую шапочку из конского волоса. К сетке прикрепила фальшивую накладку, проткнув ее большой шпилькой с двумя острыми концами. Сверх нее привязала широкую прядь натуральных волос, обернула ими накладку, обвила все газовым шарфом. Воткнула в прическу шесть длинных шпилек с сверкающими стекляшками. Голова Сюй Сань, оттянутая тяжелой прической, как неживая, качалась под руками Юнь-ся.

— Посмотри на себя! — сказала Юнь-ся и протянула ей круглое зеркальце. Оттуда смотрел, не узнавая, какой-то чужой глаз, необыкновенно ярко блестевший от окружающих его румян.

Сюй Сань положила зеркальце, и рука, державшая его, была тоже чужая, набеленная, с кольцами на указательном и безымшптм пальцах.

— Чего ты боишься? — сказала Юнь-ся и усмехнулась, — Если бы ты знала, какая ты красивая. Лучше Яо-фэй.

На сцене за занавеской слышался голос Гуань Хань-цина, игравшего роль богатого негодяя:

— Сегодня счастливый день. Пойду я к ним в дом, скажу ее матушке: «Как поживаете?» И сделаю предложение.

Госпожа Лэй, в кофте и юбке из темного шелка, дернула Сюй Сань за руку и шепнула:

— Пора!

Можно было подумать, что помпоны на туфлях сделаны из свинца — ноги никак не хотели отделиться от пола.

Вдруг скрипка заиграла знакомый мотив, под который она училась театральной походке. Госпожа Лэй откинула занавеску, вышла на сцену и запела:

Цветы расцветают вновь,

Но юности нет возврата, —

и вдруг правая пятка Сюй Сань повернулась бочком, так что стал виден край подошвы, правая нога переступила через левую и Сюй Сань оказалась на сцене.

Голос госпожи Лэй, говорившей вступительный монолог, шум гостей, сидевших вокруг сцены, мелодия скрипки — все слилось в мерный шум, в котором Сюй Сань не могла разобрать отдельные ввукн, Вдруг она услышала отчетливые слова:

— Я все откладываю и откладываю свадьбу. Боюсь, что после придется страдать.

Будто кто-то дернул ее за челюсть, Сюй Сань открыла рот и выговорила высоким, капризным голосом:

— Об этом не беспокойтесь! Я твердо решила выйти за него.

Тут она как будто раскололась надвое. Смертельный холод, который только что сковывал все тело, залило волной жара, и лед начал таять, и только где-то глубоко в груди торчала острая льдинка и больно колола:

— Повернись, отступи два шага, нагнись, подними рукой кончик рукава, говори громче, тебя не слышно.

А лицо пылало, все тело горело, очаровательная Инь-чжан семенила по сцене, тяжелая прическа клонила ее голову к плечу, сверкающие кольцами руки изгибались, она кокетничала и с бедным студентом, и с богатым женихом и, не слушая уговоров Пань-эр, упрямилась.

— Ах, он так нарядно одет, как его не любить!

— Ах, он так обо мне заботится. Летом обвевает меня веером, зимой греет мой халат.

Когда после ссоры с Пань-эр она вдруг оказалась за сценой, она, никого не видя, ничего не слыша, только прислушивалась к тому, как внутри нее льдинка опять растет, замораживает руки и ноги, и ужасалась, что сейчас она опять станет Сюй Сань, а Инь-чжен навсегда исчезнет.

Но снова позвали се звуки скрипки, снова задвинулась за ней занавеска, снова стояла она на подмостках, несчастная жена богатого негодяя. Невыносимая жалость к себе жгла ее, высокий голос Инь-чжан звенел скрытыми слезами. Рукава, не касаясь лица, слегка его закрывали. Она печалится, что не послушалась советов Пань-эр, она жалуется, что муж ее избивает:

— Ах, небо свидетель! Похоже, что он забьет меня насмерть.

Наконец прозвучали последние слова пьесы. Инь-чжан получила развод и, сияя счастьем, вышла за своего студента. Оркестр сыграл мотив «Вэй мэн ся», который обозначает конец спектакля. Все вокруг Сюй Сань стирали грим с лица, снимали парики, переодевались, а она стояла в своем розовом платье и не могла двинуть ни одним пальцем. В это время вошел пожилой монгол, доверенный господина Эзеня, чтобы расплатиться с Лэй Чжень-чженем, а вслед за ним ввалился сам Эзень Мелик. Он был пьян, и его коричневое старое лицо сияло. Он закричал:

— Я доволен. Очень хорошо. Я очень доволен! Где Инь-чжан? Подойди сюда!

И, не дожидаясь, сам подошел к Сюй Сань, оторвал от своего халата пуговицу, сунул ей в руку и опять ушел, покачиваясь и радостно смеясь. Сюй Сань открыла ладонь и увидела круглый красный камень, сияющий скрытым в нем огнем, такой пламенный, что, казалось, вся ладонь окрасилась кровью.

На другом конце комнаты старый скрипач рассказывал:

— Когда я был молод, я ходил из дома в дом, зарабатывая себе на чашку риса. Через плечо висел у меня на ремне ящик, а на ящике был укреплен небольшой бамбуковый шест с перекладинами. С них свисала деревянная рыбка и ведерко с водой, стояла там деревянная пагода и лежала деревянная дыня. Вниз до самого ящика спускалась веревочная лестница. В ящике, в теплом гнездышке из хлопка, жила у меня белая мышка с красными, как вишни, глазами. Она умела карабкаться вверх по лесенке, ловила лапкой рыбу, пила из ведерка, шмыгала сквозь пагоду и пряталась в дыне. Зрители были очень довольны и платили пять вэней за представление.

— Действительно, похоже, — сказал Гуань Хань-цин и улыбнулся.

— Я не понимаю, к чему вы это рассказали, — пробормотал Погу.

— А вот господин Гуань понял, — ответил скрипач. — Можно шаг за шагом, движение за движением научить белую мышку выступать перед зрителями, но от этого она еще не станет актрисой.