Степан Разин (Книга 1)

– Не лазил я никуда, – угрюмо отозвался растерявшийся Евдокимов.

– Врешь, дворянин! – выкрикнул казак с площади. – У нас в верховых станицах выспрашивал много!

– Вот, бач, и сбрехнул! – презрительно сказал Разин и, как мальчишке, сдвинул ему на глаза шапку.

– Прочь руки! – в неистовом бешенстве вскинулся московский посланец, хватаясь за саблю.

Но Степан поймал его за плечи и встряхнул богатырской рукой.

– За казацкой кровью на Дон приехал?! Почем за бочку даешь?! Боярские шапки старшине всей насулил за донскую кровь, сволочь такая?! Я те дам вот боярскую шапку!..

Евдокимов изловчился, рванулся и выхватил пистоль, но Степан ударил его кулаком в скулу. Царский посланец через перильца помоста вверх ногами опрокинулся навзничь в толпу.

– Ершист дворянин! Воеводства донского просит! – спокойно сказал Разин. – Посадите, братцы, его воеводой к донским ершам!

Десяток разинцев подхватили злосчастного дворянина и потащили его топить в Дону. Евдокимов что-то кричал, упирался, но за гулом толпы его слов было не слышно.

– Степан Тимофеич! Крестник! Да что ж ты творишь-то, Степан! Дон губишь! – в отчаянье прохрипел побледневший Корнила.

Разин обернулся к нему, словно только сейчас его и заметил:

– А-а! Батька крестный! Здорово, здорово! – с неожиданной приветливостью воскликнул он, словно не произошло ничего особенного. – Корнила Яковлич, мы ведь с тобою сто лет не видались! – Степан насмешливо тронул шапку.

– Здравствуй, Степан Тимофеич! С приездом на Тихий Дон! – растерянно и нелепо отозвался Корнила.

Разинцы, обступившие толпою помост, рассмеялись.

– Был, был «тихий», ан мы тут шуму тебе натворили! – усмехнулся Разин. – Да то не шум, атаман, а шум-то еще впереди!

Степан повернулся к площади.

– Слушай, Войско Донское! – зычно и властно призвал он, и все вдруг утихло. – Тот боярский подсыльщик приехал на Дон, чтобы свару меж нами затеять, чтобы мы друг на друга из-за царского хлеба, как голодные псы али волки, полезли кровь проливать, а как станем друг друга бить за хлебное жалованье, тут с Воронежа пять стрелецких приказов нагрянут, боярски порядки у нас на Дону заводить, он сам в воеводы донские влезет, а крестному батьке в дар за собачью послугу пришлют из Москвы боярскую шапку аршина в два, – Степан показал ладонью высоко над головою Корнилы, – да шубу зо-лотную, да боярскую вотчинку на Дону, и казаков так станиц три в крепостные – то-то! – Степан обратился к Корниле. – Так, что ли, затеяно между вами было? – внезапно спросил он.

Обильный пот стекал по лицу войскового атамана. Он понял, что пришел час смертельной расплаты. В недоумении, как и откуда Степан мог узнать о беседах его с Евдокимовым, Корнила даже и не искал себе оправдания и безнадежно молчал...

– Так сговорено было! – твердо ответил вместо Корнилы сам Разин. – За каждую бочку казацкой крови Логинке Семенову, Мишке Самаренину да Корнейке Ходневу – по шапке...

Называя их имена, Степан взглядывал то на одного, то на другого из них, и один за другим они опустили головы...

– Вор, боярский подсыльщик смущал батьку крестного быть с ним в совете со всей войсковою избой, – продолжал Степан. Он взял Корнилу за плечи и, повернув, как подростка, поставил его рядом с собой лицом к площади. – Батька хоть мне про то ничего не сказал, ан я сам узнал! – хитро тряхнув головой, говорил Разин. – Мы ведь с батькой такие «дружки»: он только чего умыслит, а я уж все знаю!..

– Сердце сердцу-то весть подает! – вставил Каторжный.

Казаки засмеялись всей площадью.

– Степан Тимофеич... – несмело заикнулся Корнила.

– Ты, батька, молчи. Я сам за тебя вступлюсь и в обиду не дам, – перебил его Разин. – Мы с батькой жалеем казацкую кровь, – обращаясь к собранию, с полной уверенностью в своих силах, насмешливо и спокойно издевался Степан.

– Хоть батька тебе того не сказал?! – крикнули с площади.

– Я и сам сдогадался! – откликнулся в лад Разин. – У нас с ним всегда любовь да совет: я – вправо, он – влево. На том и живем! То у нас все и мирно! Верно ведь, батька? – спросил Степан и крепко прихлопнул Корнилу по шее.

Казаки снова захохотали.

– И мы на том, братцы, с батькой договорились, – продолжал Разин.

– Он сказал али ты за него сдогадался?! – весело перебили его из толпы.

Степан подмигнул казакам.

– ...чем нам батьку в Дону топить с дворянином либо его на осине повесить, а мы с ним ладом сошлись – на кругу спросить Войско Донское: кто хочет Корнилу слушать, тот... – Степан оглянулся на донскую старшину, воровато блуждавшую взглядами, схватил за ворот есаула Семенова и легко, как щенка, швырнул его влево с помоста, в толпу кармазинников, – вот туда иди, влево, ко всей казацкой измене! – добавил Степан, даже не поглядев в его сторону. – А кто хочет со мной стоять против бояр, за казацкую волю, за правое дело, те иди становись тут по правую руку... Давай, молодцы атаманы, ходи веселей! – задорно выкрикнул Разин.

Большая площадь Черкасска вдруг вся всколыхнулась и зашумела говором, криками. В пестрой толпе закипело, словно в большом котле. Слышалась брань, кое-где завелась и кулачная потасовка.

Степан выжидающе, молча смотрел на все, что творится. Старшинская кармазинщина и домовитое казачье беспомощно барахтались в огромной толпе, как крысы, которых несет поток половодья. Разин видел с помоста, как кто-то из казаков влепил по шее богатею Ведерникову, как какой-то отерханный казачина, должно быть работник, бьет по скулам ростовщика-живодера Карпа Багаева, а долговязый Прохор Багаев, его родной брат, бросив Карпа в беде, торопливо уносит ноги, хоронясь в толпу...

«Полетела теперь ко всем чертям понизовая богатейщина!.. В Запороги послов пошлю, звать в союз к себе Запорожское войско; на Волгу поход подыму, а там уж и Яик не за горами! – думал Степан. Он ликовал. Сердце стучало радостно, грудь дышала словно морским простором, глаза его жадно вбирали зрелище этой толпы. – По правде с народом во всем, и народ за тебя горой, как за божью правду, будет стоять. Вот уж Дон так Дон! Где еще столь-то дружного, смелого взять-то народа?! Богатырщина! Сила-то, сила какая в них! А ну, наступи им на хвост! Небось ныне сами дивятся, что так-то дались домовитым себя оплести... А более уж во веки веков не дадутся!»