Предтеча

вна носила второго ребенка, и все чаще, когда требовался не просто безвозмездный труд, а свободные деньги, Александр виновато улыбался и разводил руками.

Журнал поднимали одной лабораторией. Лавров, Короваев, Яцукович, Воронин писали статьи по своим, не всегда еще самостоятельным работам. Тютчев, дождавшийся места младшего лаборанта в Горецком Земледельческом институте, слал отчаянные письма, обещая, как только устроится, начать работу и не отдавать результатов никому, кроме отечественного журнала.

Но потом гром грянул над лабораторией.

События начались из-за соколовского глицерина. Огромные бочки с обмылком не пролезали ни через парадные двери, ни, тем более, через черный ход. За небольшую мзду их согласилась держать в своем подвале владелица портерного заведения, обитавшего в соседнем доме. Бочку воды Соколов истратил, другая все еще ждала своего часа. И однажды, по ошибке, ее выкатили в зал и откупорили. Сильное гнилолстное зловоние разогнало часть посетителей, другую же, более разгоряченную, привело в ярость. Толпа побила стекла в портерной, а потом, выяснив владельца бочки, и в доме Корзинкина.

На следующий день господин Корзинкин собственной персоной явился в лабораторию.

– К сожалению, господа, я вынужден отказать вам от квартиры…

– Па-азвольте!.. – протянул Энгельгардт, выпрямившись по стойке смирно. – Срок контракта не истек.

– За квартиру заплачено до конца года, – добавил Соколов.

– Конечно-с, но осмелюсь заметить, я сдавал квартиру, а не пороховой погреб. Бепокойства от вас много-с. Вот и стекла испорчены. На втором этаже – аппартаменты генеральские, а жилец, Карл Федорович, съехали-с! Я не знаю, ваши благородия, что это за химия такая, но только вонь вы развели, так что прямо амбре. Извольте принюхаться.

Можно было и не принюхиваться. Едкий запах серного ангидрида, который поочередно отгоняли из олеума то Энгельгард, то студент Воронин, пропитал даже стены. Соколов же в это время получал молочную кислоту, сбраживая сахар со снятым молоком и гнилым сыром. Лучший елисеевский бри, пролежав два месяца в тепле, благоухал столь явственно и мерзко, что оставалось лишь, прижав руки к груди, извиняться перед разгневанным домовладельцем, говорить жалкие слова.

Но Корзинкин был неумолим. Правда, он согласился ждать до конца года, но продлить контракт отказался намертво.

Формально лаборатория еще существовала, но все знали, что дни ее сочтены, так что жизнь на Галерной еле теплилась.

А внешне все обстояло благополучно. Известность Соколова и Энгельгардта росла, о них говорили уже не только в университетских и академических кругах, но и просто в гостиных Петербурга. Журнал читался нарасхват, получить в университетской библиотеке свежий номер порой не могли даже профессора. Студенчество обсуждало соколовские диссертации столь бурно, что полиция начинала опасаться беспорядков. Однажды группа горластых естественников умудрилась попасть в участок, что, впрочем, было извинительно тем, что диспут возник среди ночи и прямо