Великая судьба

— Я хочу научить тебя свято чтить законы и правила, установленные в государстве. Раз существует закон, ему надо подчиняться! В некоторых странах останавливаются даже перед коровой, чтобы пропустить ее, а ты не обращаешь внимания на должностное лицо. Старших надо уважать. Вон, например, видишь, едет навстречу пожилой человек?

— Понял, учитель, — и Максаржав остановился, пропуская встречного.

В разговор вступила хатан:

— Что-то у меня на душе неспокойно с тех пор, как уехал Того. Не слишком ли ты тогда погорячился?

— Это уж мое дело. Как сделал, так и сделал.

«Кажется, нойон добрее стал. Неужели пришло и для меня счастливое время? — думала хатан. — Ведь счастье человека не в одной сытной еде да красивой одежде!» И все же она не забывала то и дело шпынять своих служанок. «Иначе, — думала хатан, — они не будут считаться со мной, того и гляди, на голову сядут. Нойон-то и знать не знает, каково вести хозяйство». Жену нойона в хошуне называли «искусница хатан». Искусству рукоделия училась она у знаменитой вышивальщицы нутука по имени Сурэн, которой ее мастерство так до конца жизни и не принесло богатства.

Изображением Будды, вышитым руками «искусницы хатан», восхищались в Ванском монастыре. Другая ее работа — коврик для алтаря, выполненный способом аппликации, — понравилась настоятелю столичного монастыря Гандана, который посетил нойона по пути на богомолье в Баясгаланский монастырь. Он забрал коврик, сказав, что поднесет его какому-нибудь храму.

Не раз нойон видел, как хатан била своих служанок. «У моей благоверной злоба прямо на лице написана. А что она без меня? Дня не проживет. Может, все же взять молодую жену? Спокойную и скромную...» А хатан считала, что нойону нравится, как она управляется с прислугой.

«С другой стороны, — думал нойон, — все ведь они одинаковы. Возьмешь молоденькую, пройдет года два — и ее не узнаешь. Тоже, пожалуй, станет сварливой вроде этой, а то и еще хуже. Да и стар я, немощен стал — овца и та меня не боится».

А Максаржава томила тоска, все ему напоминало об их первой поездке с Того. Вот здесь они поправляли груз на возах. Вон за той горой аил, откуда Того принес ему теплые штаны. Его тревожило, что от друга давно нет вестей, как в воду канул. Однако он надеялся узнать что-нибудь о Того в столице.

Обоз нойона двигался неторопливо — берегли скаковых лошадей. На привалах нойон устраивал состязания борцов, чтобы не утратили навыков. Он сам следил, чтоб их кормили и поили по строго определенной норме. Устраивались состязания и по стрельбе из лука.

Наконец добрались до столицы. Нойон с женой и челядью расположились в той самой усадьбе, обнесенной высоким зеленым забором, Максаржава же оставили стеречь коней и скот в пригороде, называвшемся «Семь Колодцев», где он поставил для себя майхан. Тут же устроились борцы, стрелки из лука и наездники, которые готовились к состязаниям на надоме. Максаржаву не терпелось разузнать о Того. Но пока не представится возможность побывать на подворье нойона, об этом нечего было и думать. А случая все не было — нойон приказал ему неотлучно быть при табуне и быках. Да еще велел разузнавать, что за борцы приезжают на столичный надом. Если же другие будут расспрашивать, откуда они сами, велено было отвечать, что из Ванского монастыря. «Женщин к майханам не подпускай ни под каким видом! — наказывал нойон. — Если на надоме наши не возьмут призов, я этих бездельников велю до смерти запороть».

Максаржав бродил среди прибывших на надом, приглядываясь и пытаясь узнать, чьи скакуны и борцы смогут соперничать со скакунами и борцами нойона, и пришел к выводу: мало кому удастся одолеть борцов из Булгана[Булган — обширный район в центральной Монголии, к западу от столицы.].

Человек всю жизнь помнит того, кто сделал ему добро. Если и есть в мире грех, то это великий грех забвения друга. Если и есть в мире плохие люди, это те, которые думают не о благе других, а лишь о собственной своей корысти. Разве можно назвать добрым того, кто снисходителен к врагу и причиняет зло другу? Максаржав не забыл своего верного товарища, он день и ночь думал о Того.

Однажды ему представился случай побывать в усадьбе нойона, и он узнал, что Гунчинхорло отправлена к отцу. А Того с тех пор, как они приезжали с обозом, больше здесь не появлялся, и никаких вестей о нем не было. Гунчинхорло умоляла дать ей возможность дождаться Того, но посланец нойона, невзирая на ее мольбы, забрал девушку и увез. Что с пей сталось потом, никто не знал.

Спрашивал Максаржав о друге и у госпожи — может, она что-нибудь слышала? Но та тоже ничего не знала. Того исчез, как сквозь землю провалился.

На надоме Максаржав отличился — стал победителем среди лучников.

— Не зря, видно, в свое время плетей попробовал, — шутил довольный нойон.

Знатные господа, которые смотрели состязания, сидя под навесом, перешептывались, когда Максаржав получал награды.

— Не сын ли это Ганжуржав-гуна?

— Ну что вы, — громко сказал кто-то. — Это же простой табунщик.

— Да нет, — вступил в разговор еще один. — Это сын Сандак-доржа, обедневшего гуна, а Га-нойон взял его к себе, выучил грамоте, человеком сделал. Так я слыхал. Верно я говорю, Ган-журжав-гуай[Гуай — форма вежливого обращения.]? — обратился он к сидевшему перед ним Га-нойону.

— Ну, не совсем так, — ответил тот. — Человеком он стал еще до того, как попал ко мне. А что касается грамоты, то это верно, я его выучил.

— И все же ученый человек — совсем другой человек. И не отнекивайтесь, это вы сделали из него человека. Говорят, хороший писец из него получился. И глаз у него верный — стреляет хорошо.

На надоме Га-гун встретил Очир-бээса.

— Что же это вы, милейший! Прибыли на праздник, а молодую хатан никуда с собой не берете. Может, нездорова? — спросил Очир с ехидством.

— Вот вы бы и таскали ее с собой, если вам правится. А коли у вас нет подходящей, возьмите хоть первую попавшуюся гулящую девку. — И Га-гун прошел мимо. Вспомнив, что Максаржава кто-то назвал простым табунщиком, нойон подумал: «Все порицают меня за то, что он у меня живет как батрак. И мне даже нечего на это возразить. И еще этот Очир-бээс со своими расспросами... И тут тоже нечего сказать в ответ. Кругом позор! Перед маньчжурским амбанем ползаю на пузе, и меня это даже не трогает, все безразлично стало. Нет, дома все-таки лучше! Там даже воздух живительный, как вода аршана» [Аршан — минеральный источник.].

Вскоре после поездки в столицу Максаржава отправили с обозом в Заяын-Баю. Он надеялся разузнать по дороге что-нибудь о Того и Гунчинхорло. У него была возможность ехать разными путями, но он предпочел побывать именно в тех краях, где кочевал отец Гунчинхорло. Он заранее узнал, где находится их кочевье, — через жену и детей того самого посыльного, который отвозил девушку из столицы на родину. Посоветовавшись с Цэвэгмид, он прихватил в подарок другу хороший дэли и гутулы.

Как только они прибыли в Заяын-Баю, Максаржав придумал какой-то предлог и отправился на розыски Того. Добравшись до речки Тэрхийн-гол, он стал расспрашивать местных жителей, не слышали ли они про Того. Ему сказали, что есть в этих краях Того, но и по возрасту, и по описанию это был явно не тот, кто нужен Максаржаву. И тогда он назвал имя Гунчинхорло.

— Уж не нойонова ли «хатан» нужна вам? Она живет здесь, их аил вон там, на берегу речки.

— Ас кем она живет? — спросил Максаржав.

— Вдвоем с отцом.

Максаржав отправился к реке и вскоре был возле потемневшей от времени юрты. По всем признакам аил очень бедный, скота вокруг не видно.

— Не выпускайте собак, — крикнул Максаржав, хотя собак возле юрты вроде не было. На его крик из юрты, ворча и ругаясь, вышел худой старик лет шестидесяти.

— Ты что, не видишь — у нас даже собак нет, — сердито сказал он.

— В добром ли вы здравии? — приветствовал Максаржав хозяина.

— Благодарю. А сам-то ты кто будешь? Что-то я тебя не видел ни разу. Небось какой-нибудь банди[Банди — послушник в монастыре.], приехал поиздеваться над дочкой моей. Убирайся отсюда! — вдруг закричал старик.