Чертово яблоко (Сказание о «картофельном» бунте) (СИ)

— Далеко воду носить.

— У меня там родничок бьет, отменная водица, вкусная.

— Но у меня отец холодной водой никогда огурцы не поливает.

— Эва, — улыбнулся Томилка. — Выходит, твой отец тоже с огурцами возится. Доброе дело. Но я тоже холодной водой не поливаю. Утром в бочки наберу, а вечерком тепленькой водой полью. Дело каждому огороднику известное…

Потолковали о том, о сем, но Томилка так и не осведомился о причине приезда неожиданных гостей в Вязники. После застолья он предложил парням отдохнуть в повалуше [41], но Гурейка напросился на другое место.

— Нельзя ли на сеновал, Томилка?

— Да ради Бога. Место обжитое, даже с пологом от комара. У меня там Ксюшка иногда ночует. Отдыхайте.

На сеновале, да еще на девичьем — самая благодать провести ноченьку.

— Ксюха-то — ладная девка, — блаженно раскинувшись на мягком ложе, сказал Гурейка.

— Аль поглянулась?

— А чего? Девка что надо. Ядреная, лицом недурна. С такой бы не худо позабавиться.

— Ты об этом, Гурейка, и думать забудь. Не обижай Томилку.

— Ишь, какой праведник, — легонько шлепнул по голове Стеньки приятель. — Аль еще с девкой не спал?

— Эка невидаль, — как-то неопределенно для Гурейки отозвался Стенька.

Тот почему-то рассмеялся.

— С девкой поразвлечься — один смак. Э-эх, была у меня одна деваха. Такое с ней вытворяли! Жаль, князю Голицыну поглянулась, к себе в сенные девки перевел.

— Вот и тут он тебе дорожку перешел. Не зря, видать, он тебя в Сулость отправил.

— Не зря, Стенька. Никак, чуял, что я могу ему красного петуха под хоромы пустить.

— Так у него ж каменные палаты.

— Хватает у их сиятельства и деревянных строений. Одна конюшня чего стоит. Да черт с ним!.. А вот Ксюшку я непременно потискаю. Ты заметил, какая она грудастая?

— Опять ты за свое! Такого тумака дам, что не очухаешься.

— И не заробеешь? Я ведь тоже силенку имею.

— А мне твоя силенка, что соломинка.

— Ишь ты, какой Илья Муромец. Вымахал с оглоблю, так думаешь, на тебя и могутного детины не найдется?

— Пока таких не встречал.

— Хвастун!

Однако Гурейка давно понял, что Стенька и в самом деле обладает непомерной силой и что ему с ним не совладать.

Глава 12

УДИВЛЕНИЕ ТОМИЛКИ

Изрядно отдохнув после дальней дороги, парни снарядились, было, в город, но их остановил Томилка.

— Куда направились, милόчки?

— В трактир. Надо что-то перекусить, — отозвался Гурейка.

Хозяин избы недовольно покачал темно-русой головой.

— Вот те и гости! Обижаете, ребятушки. Я же сказал, живите, сколь душа пожелает, а стало быть, и харчуйтесь.

— Да как-то неудобно, Томилка. Мы ведь не какие-нибудь нищеброды, деньжонки имеем.

— Деньжонки еще вам сгодятся, чай, не велика казна. Меня ж — не объедите, да и в большом долгу я перед тобой, Гурейка. А ну давай в избу. Ксюшка уже стол накрыла.

— Прости, Томилка.

В избе Гурейка цепким взглядом окинул статную дочь хозяина; та заметила его прощупывающие глаза и отвесила поясной поклон.

— Кушайте на здоровье, люди добрые.

Высказала и тотчас удалилась в горницу.

— А что-то хозяйки не видим.

— Таисья на вечернюю службу ушла, чересчур богомольная, но Ксюшка не хуже матери умеет управляться.

Когда выпили по чарке, Гурейка все же не удержался и спросил:

— Все-таки любопытно мне, Томилка. Мы — люди для тебя неведомые. Почему такое доверие оказал? А вдруг мы из лихих?

— У меня на лихих людей глаз наметанный. Ты ж — человек честный.

— Это по каким приметам?

— И примечать не надо. Ты моего грабителя у церкви Николы Чудотворца изловил. Из торговых рядов тебя было не видно. Отобрал выручку — и шмыг в любой переулок. Легче иголку в стогу сена найти, чем тебя с кошелем. Москва! А ты, как на блюдечке, весь мой прибыток принес и даже вознаграждения не принял. Какой после этого может быть разговор? А коль ты человек честный, значит и приятель твой не из дурных людей.

— А вот и не угадал, Томилка. Мой приятель зубы приказчику высадил.

— Да ну?!. Ужель из бунтовщиков?.. Что-то не верится. Глаза у парня чистые.

— Гурейка правду говорит. Приказчик хотел мою девушку снасильничать. Прямо на моих глазах. Вот тут я не удержался и приложился кулаком.

— Слава тебе, Господи. За оное тебя можно только похвалить. А что приказчик? Ужель тебе простил?

— Какое там, — отмахнулся Стенька и глянул на приятеля. — Пожалуй, пора нам все рассказать.

— Пора, друже.

После рассказа Томилка озабоченно запустил пальцы в густую бороду.

— Да, ребятушки, невеселая ваша история… Выходит, в бегах. Худое дело.

Хозяин весь как-то сник, потемнел лицом.

— Да ты не расстраивайся, Томилка. Уйдем тихо-мирно, никто даже не догадается, что у тебя были за люди… Спасибо за хлеб-соль… Пойдем, Стенька. Котомку не забудь.

Но Томилка остановил парней.

— Ишь, засуетились, торопыги. А теперь меня послушайте. Вы хоть и в бегах, но дело ваше праведное. Ежели бы ты, Гурейка, не вызволил Стеньку, лютый приказчик забил бы его до смерти. А за что, сказать? За то, что девушку свою от срама спас. А то, что в Вязники бежали, пожалуй, правильно. Здесь вас искать не станут. Да и не такие вы преступники, чтобы сыск по всем городам велся. Чай, не Стенька Разин с Емелькой Пугачевым. Живите!

— Благодарствуем, Томилка, — тепло произнес Гурейка, а Стенька почему-то рассмеялся.

— Отец меня с детства Стенькой Разиным кличет. Озорничал.

— Не только озорничал. Он у нас, Томилка, тысячу крестьян от крепостной неволи спас.

— Шутишь, никак. Такое только во сне пригрезится.

— Не шучу, вот те крест! Расскажи, Стенька о своем подвиге.

— Никакого подвига, — отмахнулся Стенька, — подумаешь, бурмистра завернул.

— Тогда я расскажу. Диковинная история.

Выслушав Гурейку, хозяин избы с таким пиететом посмотрел на Стеньку, что даже с лавки привстал.

— Дела-а… Выходит, и среди князей есть добрые люди. Ай да Татищев! Действительно, диковина. А ты, Стенька, молодчина. Отчаянный парень. Опять скажу: молодца! Целую тысячу крестьян спас. Никак, натура у тебя не заячья. А я вот, по правде сказать, таким нравом не наделен. Всю жизнь живу потихоньку, на рожон никуда не лезу. Никак, в покойного отца уродился. Тихий был человек, но работу свою дотошно ведал. Тишком да молчком, а вязниковский огурец у него был не из последних, хорошие деньги давал, особенно в Питере. Правда, там есть и свои огуречники, но отцовские, почитай, шли нарасхват наравне с Грачевскими.

— Это с какими «грачевскими?» — встрепенулся Стенька.

— В Питере первый огородник — Дмитрий Андреич Грачев. Молод годами, но весьма башковитый.

— Так это же мой родной брат!

Томилка в который уже раз уставился на Стеньку изумленными глазами.

— Да быть того не может. Перекрестись!

Стенька сотворил крестное знамение.

— Мой старший брат. Когда-то у отца в Сулости опыта набирался, а затем в Питер уехал. Теперь приказчику князя Голицына оброчные деньги на Ростовский банк переводит.

— Ну, ребятушки, — вновь протянул Томилка. — Чем больше вас вижу, тем больше удивляюсь. А говорят, земля большая. Да тут каждый каждому брат или сват или добрый знакомец. Ну и ну! А ведь чуть было не убежали от меня. Вот так новость… А ты, Стенька, в огородном деле, никак, тоже изрядно петришь? [42]

Стенька развел руками.

— На сей раз огорчу я тебя, Томилка. Полный балбес, как отец говорит. На огород меня и арканом не затащишь. Отец, сколь не бился, но огородника из меня не вырастил. Знать, так на моем роду написано.

— Н-да, кесарю кесарево…У каждого своя судьба… Я вот с гряд не вылезал…Ксюшка! Принеси-ка из чулана корчагу с бражкой. Гости-то у нас редкостные.

Ксения, девушка лет восемнадцати, вышла из своей комнаты и, мельком глянув на гостей, молча пошла в чулан.