Мастер Джорджи

На другое утро я помогала ходить за осиротелыми детьми, их набралось уже двадцать или около того, пя­теро совсем сосунки. Половина — настоящие сиротки, у этих родители оба умерли, остальных отцы не при­знали и побросали матери. Хлопочут о возвращении их в Англию, но покуда их не на чем отправить. Мне с ними тяжело; что угодно, самая черная работа — и то лучше. Нелегко любить чужих детей, таких страшнень­ких тем более и заморышей. Слава богу, за ними чаще ходит добрая женщина, жена одного сержанта, у кото­рой оба ее ребеночка умерли недавно горячкой. Я див­люсь ее мужеству. Она говорит, что ей сладко вообра­жать, будто эти бедняжки — ее родные дети, и мне то же советует. Она мне добра желает, и я не подаю вида, но при одной мысли сердце у меня так и обмирает от ужаса.

Вечером один малыш подполз слишком близко к огню и обжег ручку. Я понесла его к Джорджи, но толь­ко заглянула к нему в лазаретную палатку, он на меня руками замахал. Он был с доктором Холлом, начальни­ком медицинской службы экспедиционных войск, ко­торый прибыл из Варны. Сержантская жена смазала ручку бараньим жиром и укачала малыша.

Появился Джорджи с убитым видом. Сказал, что доктор Холл тиран, не умеет вести себя с людьми. Тре­бует слишком многого и все сразу. Ночью умерли де­вять человек, двое всего за час до прибытия начальства, вот Джорджи и не успел составить этот их отчет. И док­тор Холл — при людях — объявил, что он негодный ра­ботник Еще он дико ярился из-за того, что большинст­во санитаров пьяны. Орал, что Джорджи обязан изле­чить их от предрассудка, будто хмель отгоняет холеру.

Доктор Поттер говорил, что Джорджи следовало постоять за себя, чтобы какой-то Холл и думать не смел на него наскакивать. «Вам надо было защищать­ся», — доказывал он.

— Я пытался, — сказал Джорджи, — но он меня пе­рекричал.

— Какая низость. — Доктор Поттер даже задохнул­ся. — Вы же работаете за пятерых.

И тут Джорджи, такой уж он человек, вдруг совер­шенно переменил свое суждение, сказал, что Холл ра­ботает за десятерых, и ни за какие сокровища Индии он бы с ним не поменялся. И потом почтительно про­водил начальство за лагерь, аж до грязной дороги.

Когда он вернулся, доктор Поттер предложил ему часок вздремнуть. Сперва Джорджи сказал, что об этом не может быть и речи, — а ведь он всю ночь не прилег и глаза у него слипались. Пока он мешкал, я сунулась было к нему в палатку, но он меня оттолкнул, пробор­мотав, что хочет побыть один. Все, наверное, из-за мо­их месячных. Он этих вещей не выносит, хоть он же доктор и к крови привык А через пять минут к нему преспокойно вошел доктор Поттер, я услышала их го­лоса. Я, в общем, могу понять, почему Джорджи пред­почитает мужское общество, мужчины ведь так боятся нас, женщин, но иногда мне хочется даже, чтобы он за­болел. Вот бы тогда я за ним ходила.

Артисты пришли в лагерь днем, они шагали сле­дом за запряженной волами арбой, а на ней высоко качались расписные декорации и музыкальные инст­рументы. Я была у ручья, полоскала белье, когда они проходили. Вообще у нас есть вроде как слуга, маль­чишка-грек, Джорджи его нанял в Скутари, ему и полагается исполнять такую работу, но у него, кажется, есть женщина на другом конце лагеря, и его не докли­чешься. Доктор Поттер говорит, надо гнать такого взашей; но Джорджи, по своей доброте, и слышать про это не хочет. Да и что мне стоит постирать; выпо­лоскать грязь с его рубашки — мне ведь одно удоволь­ствие.

В тот вечер он объявил, что мы будем ужинать вме­сте, это у него манера такая извиняться за грубость. Во­обще-то он не очень любит со мной есть, все потому, что я не умею сдерживать свой аппетит. В пансионе, куда меня отослали, меня научили держать нож и вил­ку, но того, что он называет застольными манерами, привить так и не смогли. Дома, если меня приглашают обедать вместе с ним и Энни, он требует, чтобы я под­крепилась заранее; я не умею слегка поклевывать еду на тарелке, из-за того, наверное, что мне так ее не хва­тало когда-то. Здесь-то мы, слава богу, едим из миски, ложкой, и надо скорей-скорей все заглотать, не то му­хи понасядут.

Миссис Ярдли со своим полковником «ужинали» с нами, они из-за концерта остались в лагере. Еду они принесли с собой, у нас на этот счет негусто, при­шлось затянуть пояса. Поставщики все реже загляды­вают в лагерь, из-за этой болезни.

Полковник уселся со мною рядом, и не очень-то это было весело: у него препротивная привычка лягать коленом соседа, кто бы им ни оказался. Они с Джорд­жи обсуждали то, что доктор Холл, вперемешку с руга­нью, говорил про «адскую кашу войны», как он сам вы­ражался. Поскольку с первоначальной целью кампа­нии — помешать русским взять Константин — и без нашей помощи благополучно справились турки, пред­полагалась, он слышал, осада Севастополя.

— Что-то надо же предпринять, — рассуждал пол­ковник. — Мы не можем поджать хвост и воротиться домой после всех этих фанфар и знамен.

— Да, но когда? — спрашивал Джорджи. — В этом году, в будущем...

Доктор Холл считал проволочку прямым следстви­ем распрей в высшем командовании и метаний в пра­вительстве, при том что ни там, ни здесь не знали на­верное, каковы силы русских. Ответственность за сро­ки боевых действий переложили на плечи лорда Раглана, и тот терзался на кишащей тараканами вилле в Варне, обнаружа, что припасы всё истощаются, а лю­ди мрут как мухи.

— И ведь никак нельзя сказать, чтобы он был обеи­ми руками за план кампании, — объявил полковник. — Одну он потерял при Ватерлоо [13].

— Тараканы, — передернулась миссис Ярдли. — Ну ничего, теперь он на своей шкуре почувствует, каково приходится нам грешным.

— Это между нами, — сказал Джорджи, — но со слов доктора Холла я понял, что за этот месяц погибли во­семьсот человек. Он советует нам всем перебраться повыше.

— Где французы, — сказал полковник — Которые тоже, кстати, мрут.

— Dulce bellum inexpertis, [14]— вставил доктор Поттер.

Миссис Ярдли сразу начала кивать с умным видом, и док­тор Поттер воздержался от обычного своего любезного перевода, так что из-за нее мы обе остались в дурах.

Представление началось час спустя. Доктор Поттер отказался нас сопровождать, решив, что слово «кон­церт» предполагает неминучую музыку. Самодельная, сооруженная из ящиков сцена стояла на самом берегу нижнего озера. Освещалась она фонарями, которые свисали с протянутой меж заранее вбитых столбов проволоки, развеивая надежды тех, кто предвкушал ос­трые ощущения от искусства канатоходцев.

Декорации были оригинальные и забавные — складная такая перегородка, расписанная с обеих сторон: на одной изображена внутренность железно­дорожного вагона и даже прорезано окно, а на дру­гой — роскошный портрет королевы Виктории, и у ног ее лев.

В начале концерта совершенно по-новому исполни­ли «В венке из роз она была» [15], притом что «она» была представлена дюжим солдатом; переодетый в женское платье, он хихикал в глубине вагона, на голове — глупый веночек из виноградных листьев, над ушами — гроздья. Второй солдат стоял в проеме окна, пощипывал банджо и пел. Из тьмы ему стоном откликался тамбурин.

Первую и вторую строфу уже сопровождали гром­кие крики и хохот, но когда дошло до слов —

(Здесь тот, который на банджо играл, сдернул с «нее» виноградный венец, а взамен водрузил женские панта­лоны.)