Тайна царствия

Вскоре появился Аденабар, и прокуратор кивком головы приказал ему говорить.

– Что я могу тебе сказать, о повелитель?

– Здесь тебе не трибунал! – процедил Пилат сквозь зубы. – У нас доверительный разговор в четырех стенах, и я не требую от тебя правды, поскольку никому здесь она неизвестна! Расскажи мне лишь о том, что видели эти люди.

– Каждый из них получил по тридцать серебряных монет, чтобы они хорошо заучили то, что следовало говорить, – наконец решился начать центурион – Находясь на посту, они едва не умирали от страха перед призраками, так что вряд ли на самом деле смогли бы уснуть. Когда началось землетрясение, двое из них по приказу находились на посту, они бросились наземь, а остальные проснулись от ужасного грохота, когда закрывающий вход в гробницу камень отвалился и, подпрыгивая, покатился в их сторону.

Аденабар чуть помолчал и продолжил:

– Я лишь повторяю то, что услышал. Им самим так хотелось все рассказать, что мне даже не пришлось прибегнуть к кнуту, чтобы заполучить их признание. Должен добавить, что они испытали огромное потрясение, когда у них отняли полученные деньги!

Увернувшись от смертоносного падения камня и дрожа от страха, они увидели молнию, за которой не последовало никакого грома; молния, ослепив и оглушив, швырнула их наземь, так они пролежали некоторое время, а когда наконец осмелились приблизиться к захоронению, то не услышали ни голосов, ни звука шагов. Как они утверждают, никто не смог бы войти или вынести что-либо оттуда, оставаясь незамеченным. Посовещавшись, они оставили двоих наблюдать за захоронением, а остальные направились рассказать все священникам: они сами боялись войти в гробницу и проверить, на месте ли тело.

Пилат некоторое время раздумывал над услышанным, и затем его взгляд остановился на мне.

– Скажи мне, какой из этих двух рассказов кажется тебе более правдоподобным, о Марк? Тот,·который считают настоящим иудеи, или тот, что ты только что услышал?

– Мне хорошо известна логика софистов и истины, провозглашаемые циниками, – честно признался я – Я также прошел множество посвящений в различные таинства, но ни одно из них не показалось мне убедительным, несмотря на всю их символичность. Знание философии сделало меня скептиком, и все же я всегда воспринимал реалии этого мира как рану от кинжала, огнем опаляющую мое сердце. Отныне для меня все стало ясно. Я видел, как он умер, а сегодня утром удостоверился в том, что никакая человеческая сила не смогла бы открыть его гробницу. Итак, как ты сам говорил, правда объясняется просто: сегодня утром на этой земле, которая вздрогнув, отверзла могилу, началось его царствие. Это же так просто! Почему я должен верить запутанным рассказам, которые не соответствуют реальным фактам?

– О Марк, да это же просто смешно! – воскликнул прокуратор. – Не забывай, что ты – гражданин Рима! А какой из рассказов выбрал бы ты, Аденабар?

– Владыка, у меня нет собственного мнения на этот счет, – дипломатично ответил центурион.

– Послушай, Марк, – взмолился Пилат, – неужели ты думаешь, что я должен стать всеобщим посмешищем, бросив расположенные в Иудее гарнизоны на поиски человека, воскресшего из мертвых? Разве не так я должен был бы поступить, если бы поверил этим словам? И дать его особые приметы: в левом боку рана до самого сердца, на руках и ногах следы от гвоздей, а кроме того, он утверждает, что является царем иудеев!

Затем еще более убедительным тоном он добавил:

– Давайте облегчим себе задачу выбора верного решения. Я спрашиваю тебя вовсе не о том, какая из рассказанных историй представляется тебе истинной, а о том, какая из них представляется более соответствующей тому миру, в котором мы живем и которому мы будем принадлежать вплоть до конца наших дней. Или, если хочешь по-другому, какой из рассказов кажется более подходящим с политической точки зрения и может удовлетворить как иудеев, так и римлян? А теперь пойми, что какими бы ни были твои заключения, мой долг требует от меня верного политического выбора.

– Теперь я понимаю, почему ты и его расспрашивал об истине! – с горечью заметил я. – Конечно, ты можешь действовать так, как тебе хочется, и я понимаю твое положение. Кроме того, иудеи сами все за тебя решили, представив тебе достоверную историю. подкрепленную подарком, чтобы твое решение стало благоприятным для них. Почему же не согласиться с их версией? Я никоим образом не собираюсь вмешиваться в это дело, чтобы затем ты смог обвинить меня в интриганстве. Я еще не сошел с ума! Однако, если позволишь, я останусь при своем мнении, которое обещаю не разглашать на всех перекрестках!

– Ладно! Все втроем мы пришли к согласию! – заявил без тени тревоги прокуратор – Кроме того, лучше всего обо всем забыть, и чем скорее это случится, тем лучше. Ты, Аденабар, и комендант оставите себе треть суммы, выплаченной священниками, и это справедливо; однако вы вернете каждому из солдат по десять монет, чтобы они впредь молчали. Через какое-то время мы переведем их в пограничные гарнизоны, желательно порознь друг от друга. А если они по неосмотрительности начнут распространять глупые слухи, нам придется принять самые суровые меры.

Я понял, что эта скрытая угроза относится и к моей персоне и что для меня было бы предпочтительнее хранить молчание, по крайней мере до тех пор, пока я нахожусь в Иудее. Впрочем, охотно вынужден признать, что во всем цивилизованном мире не нашлось бы ни единого места, где можно было бы рассказать о том, что мне довелось видеть и пережить. Везде меня воспринимали бы как умалишенного или мифомана, желающего привлечь к себе внимание! Кроме того, при наихудшем исходе Пилат мог бы меня обвинить в провокации политических беспорядков и даже добавить к этому вмешательство в иудейские дела во вред интересам Рима. А в наше время многие были приговорены к смерти по куда менее серьезным обвинениям!

Подумав об этом, я вздрогнул, но обрел утешение в мысли, что я ищу истину не для того, чтобы распространять ее среди других, а для себя самого.

– Надеюсь, – униженно произнес я, когда Аденабар оставил нас, – надеюсь, ты не увидишь ничего предосудительного, если я исследую жизнь этого царя иудеев? Я вовсе не имею в виду его воскрешение, о котором буду молчать, но мне хотелось бы побольше узнать о его делах и учении. Возможно, мне удастся извлечь из этого какую-нибудь полезную мысль? Разве ты сам не признал, что он был необыкновенным человеком?

Пилат почесал подбородок и благожелательно взглянул на меня.

– Думаю, что было бы лучше действительно обо всем забыть, и мне совершенно не нравится, что ты собираешься ломать себе голову над религиозными верованиями иудеев. Ты еще молод, богат, свободен, у тебя есть влиятельные друзья, и жизнь улыбается тебе! Однако каждый выбирает свою судьбу! Не стану ставить препятствий на твоем пути, но при условии, что ты сумеешь удовлетворять свое любопытство, не допуская неосторожных поступков и не привлекая к себе внимания. Конечно, в эти дни в Иерусалиме только и говорят, что об этом человеке, но тебе не хуже меня известно непостоянство человеческой памяти, а его ученики растворятся в этом мире и вернутся к своим домам. Поверь мне, через год или два никто о нем даже не вспомнит.

Я понял, что наш разговор окончен и что нам больше нечего друг другу сказать, Он не пригласил меня на обед, и я пошел в зал для офицеров. Одержимый беспокойными мыслями, я не обращал; внимание на то, что они говорили, и был слишком взволнован, чтобы последовать их примеру и после обеда лечь спать. Не имея определенной цели, я вышел из крепости и решил прогуляться по городу. Его улицы были заполнены людьми, которые после праздника возвращались домой. Здесь можно было увидеть гостей, прибывших со всех концов света; я сделал попытку проявить интерес к роскошным товарам, которыми изобиловали лавки местных купцов. Однако такие же вещи мне приходилось видеть и в других больших метрополиях, и теперь они не вызывали у меня никакого интереса. Некоторое время спустя я заметил, что мой взгляд привлекали лишь нищие с искалеченными конечностями, слепыми глазами и гниющими язвами, и это немало меня удивило: во время путешествий встречаешь столько нищих, что обращаешь на них внимание не больше, чем на мух! Они стояли по обеим сторонам улиц, ведущих к храму, и, как мне показалось, у каждого было свое определенное место. Вздымая кверху руки и громко вопя, они отталкивали друг друга.