Досуги любителя муз

и комара смело в поэзию погружает. Пироги да квасы - суть приметы жизни народной.

Вот и пиши, что любо всем нам, и станешь велик, яко Гомер...

Воспарить к славе можно ведь и от румяной корочки пирога!

Из подражателя классикам Державин вырос в дерзкого разрушителя классики, а советы Львова даром не пропали:

Я озреваю стол - и вижу разных блюд
Цветник, поставленный узором;
Багряна ветчина, зелены щи с желтком,
Румяно-желт пирог, сыр белый, раки красны,
Что смоль, янтарь-икра, и с голубым пером
Там щука пестрая - прекрасны!

Так не мог бы писать ни Тредиаковский, ни Ломоносов!

Так мог писать только Державин - певец радостей бытия.

Как никто другой он умел брать слова, подобно живописцу, берущему на кисть краски, и писать словами стихи, похожие на живописные полотна... Смотрите, какие он создавал картины:

На темно-голубом эфире
Златая плавала луна:
В серебряной своей порфире,
Блистаючи с высот, она
Сквозь окна дом мой освещала
И палевым своим лучом
Златые стекла рисовала
На лаковом полу моем.

Именно так: не читайте, а - смотрите, ибо это уже не столько поэзия слов, сколько совершенство живописных красок. Впрочем, Державин не всегда подчинялся редактору - Львову:

- А кто сказал, что речь должна без ошибок быть? Скушно мне от слов, кои вылизаны, как мутовка старая. Нет, друг мой!

Это чиновнику ошибаться нельзя, а творцу даже полезно...

Да и сам Львов не чтил литературных канонов:

Анапесты, спондеи, дактили
Не аршином нашим меряют,
Не по свойству слова русского
Были за морем заказаны.
И глагол славян обильнейший,
Звучный, сильный, плавный, значущий...

- Этот глагол, - утверждал Львов, - чтобы в заморскую рамку втиснуться, ныне принужден корчиться.., а Русь размашиста!

Поэты редко следуют по избитым в жизни путям.

Однако случилась самая банальная история...

Петербург был прекрасен! Прямые першпективы еще терялись тогда на козьих выгонах столичных окраин; трепеща веслами, как стрекозы прозрачными крыльями, плыли по Неве красочные, убранные серебром и коврами галеры и гондолы, и свежая невская вода обрызгивала нагие спины молодых загорелых гребцов...

На одной из линий Васильевского острова проживал сенатский обер-прокурор Алексей Афанасьевич Дьяков, и никто бы о нем в истории не вспомнил, если бы не имел он пятерых дочерей-красавиц. Так уж случилось, что девиц Дьяковых облюбовали поэты. Стихотворец Василий Капнист женился на Сашеньке Дьяковой, а Хемницер и Львов влюбились в Марьюшку; она из двух поэтов сердцем избрала Львова, после чего Хемницер уехал консулом в Смирну, где вскоре и сгинул в нищете и одиночестве. Державин, когда скончалась его волшебная "Пленира", тоже явился в дом Дьяковых, где избрал подругу для старости - Дашеньку, но это случилось гораздо позже... А сейчас прокурор Дьяков мешал браку Маши со Львовым, который положения в свете еще не обрел, а богатства не нажил.

- Что у него и есть-то? Одно убогое сельцо Никольское под Торжком, а