Триумвиры. Книга вторая

— Молчать! — стукнул Целий кулаком по столу, и кружки запрыгали, расплескивая вино. — Кто желал бы иметь женщину, которая ласкает, а исподтишка подмешивает в вино отраву?

— Однако она не отравила Катулла, — возразил Курион.

— Катулла?! Этого глупого провинциала, который пришел в неистовство, созерцая ее впервые под видом Каллипиге или Перибасии!

— Но Кагулл — большой поэт, — заметил Долабелла, — и он вовсе не так глуп…

— Только глупая страсть может довести мужа до невменяемости, — не унимался Целий. — Потная женщина опрыскивается духами, чтобы соблазнять, а когда из любовника нечего уже выжать, она покушается на его жизнь…

— Ложь! — крикнул Курион. — Клодию я знаю…

— Кто ее не знает? — перебил Целий.

—…и она неспособна на преступление.

— Метелл Целер умер в полном расцвете сил, а отчего? — проворчал Целий. — Она отравила его, чтобы избавиться… Пей! — закричал он пьяной девочке-подростку, которая сидела рядом с ним, и, обхватив ее за плечи, принялся насильно поить из оловянной кружки. — Пей, пей! Я возьму тебя с собою на Палатин, и ты будешь жить у меня столько дней, пока я не отниму у тебя остатков твоей отрепанной юности…

Девочка подняла на него блестящие глаза и смотрела, не понимая.

— Нашел девственницу! — презрительно сказал Курион. — Мой вольноотпущенник, владелец лупанара в Субурре, уверяет, что сегодня вечером он получает от общества лубликанов, взявших на откуп лупанары столицы, стадо юных рабынь из Сирии и Иудеи.

— Что юность? — пожал плечами Целий.

— Однако Катилина предпочел Аврелию Орестиллу девам Весты.

— Катилина! — вскричал Целий. — Это богоравный муж, а его подруга не чета женщине за четверть асса!..

— Верно ли, что ты, Целий, поддерживал Катилину в его посягательстве на республику?

Оттолкнув девочку, Целий схватил кубок с вином и плеснул в Куриона.

— Вот мой ответ, коллега! — яростно крикнул он и с хохотом смотрел, как Курион утирал ладонями залитое лицо и тогу.

— Проклятый катилинианец, — хрипло вымолвил Курион, плюнув ему в лицо. — Ты изменил своему вождю и продался Цицерону…

— Еще слово и — убью! — свирепо шепнул Целий, выхватив кинжал, но Долабелла резким движением вырвал у него оружие.

— Друг, успокойся, — тихо сказал он, — Катилина погиб, но дело его не умерло… Докажи же Куриону, и не только ему, а многим, что если ты перешел от Цицерона к Катилине и обратно, что если ты дружил с Клодием, когда был любовником его сестры, то это были юношеские заблуждения.

— Замолчи, болтун! — отмахнулся от него Целий. — Пусть плебс справляет ежегодно поминки по Катилине и усыпает его могилу цветами! Но это запоздалое обоготворение меня не обманет: чернь хочет бездельничать, кормиться за счет республики и мечтает отнять у оптиматов присвоенное ими общественное имущество. Не поэтому ли популяры обещают плебсу отменить долговые записи? О, если бы Катилина…

— Продолжай его дело, — шепнул Долабелла. Целий возмутился.

— Теперь, когда у власти стоят триумвиры, каждый шаг чреват опасностями. Цезарь поручил Клодию превратить местные религиозные коллегии в постоянные политические, создать сеть временных коллегий, куда набирались бы люди по их местожительству, — и это уже Сделано; разделенные на декурии и центурии, с вождями во главе, они принуждены шествовать военным строем, чтобы подавать голоса. Разве не тайна, что находящийся при них секвестор, получив деньги от кандидатов, распределяет их после голосования между декуриями и центуриями? Подкуп, подкуп! — вот основа власти! Вот причина, почему Цезарь одерживал победы на форуме.

Вошел Тирон, любимый вольноотпущенник Цицерона; Verna [1] от рождения, образованный, он, будучи отпущен на свободу, не ушел от господина, хотя и купил себе небольшое поле (в шутку его величали римский земледельцем); он помогал Цицерону писать сочинения, вел его денежные дела, сносился с менялами, управлял имениями, следил за постройками и садами. Вид у него был утомленный: под впавшими глазами залегли преждевременные морщинки, на щеках горел лихорадочный румянец. Слабый здоровьем, Тирон переутомлялся, но Цицерону не приходило в голову дать ему отдых: он не мог обойтись без любимца и относился к нему, как к сыну.

 — Господин ищет вас троих, — сказал Тирон, оглядывая возбужденных друзей. — Сегодня вечером собираются у нас знаменитые мужи, и было бы ошибкою с вашей стороны не придти на пиршество.

— Было бы безрассудством отказаться от приглашение! — засмеялся Долабелла, наливая вино в кружку полногрудой простибулы. — А скажи, дорогой Тирон, будут ли там женщины?

— Ты шутишь! — вскричал Курион. — Какой пир без матрон?

Целий поднял голову.

— Не пойти ли нам лучше, Курион, к твоему любимому лено… к поставщику живого товара? Ха-ха-ха! Где будет веселее, в лупанаре или в доме консуляра?

Тирон вспыхнул.

— Если ты, благородный Целий, сравниваешь дом моего господина с лупанаром, то не лучше ли тебе вовсе не ходить на пиршество?

Целий вскочил.

— Что? Молчи, раб! Не тебе делать замечания римлянину!

Тирон побледнел.

— Прости, росл один, я не раб, — возразил он — Некогда я не был невольником своих страстей на потеху табернариев и простибул!

Это была дерзость. Друзья переглянулись. Целий, Курион и Долабелла одновременно подумали, как поступить с Тироном. Избить и выбросить за дверь? Облить вином? Или напоить силою? Нет, так поступать значило бы оскорбить Цицерона, и Долабелла, захохотав, захлопал в ладоши:

— Ты прав, Тирон, клянусь пупом Венеры! Мы приползем на пиршество даже на четвереньках, если ноги бессильны будут удержать наши жадные туловища! Что? Ты возмущен? Молчишь? Но разве Цицерон не принимал нас в таком виде?

— Пусть господин не забудет, — нахмурившись, вымолвил Тирон, — что на пиршестве будут Теренция и Туллия, и всякое непотребство вызовет отвращение матрон…

— Тирон, Тирон! — со смехом воскликнул Целий. — Ты непоправим, друг мой! Ты женоненавистник, ты не любишь вина, не любишь ничего, кроме литературы и повседневных обязанностей по отношению к своему господину! А не лучше ли сесть с нами, выпить вина, посадить на колени девочку и наслаждаться щедротами Венеры, Вакха и Аполлона, пока оградный Сон не коснется своими перстами твоих вежд?..

Тирон улыбнулся, покачал головой и молча вышел на улицу.

III

Расстояние от Рима до берегов Родана Цезарь проехал в неделю — он любил ездить быстро, почти не останавливаясь в пути. Лабнен и Мамурра, всадник из Формк«и, сопровождавшие его, сетовали на утомительный путь, скудное питание, неудобные повозки и верховых лошадей, которых нужно было часто менять.

Всю дорогу Лабиеи говорил о походах и сражениях, а Мамурра рассказывал случаи из жизни формийских матрон, сопоставляя свои любовные похождения с похождениями оставшихся в Риме коллег, и каждый раз у него находилось удачное по остроте сравнение женских тел, едкая насмешка над любовью и над ухищрениями матрон, обманывавших своих мужей. Цезарь слушал, посмеиваясь, писал эпистолы Крассу, Помпею, Клодию и Оппию: Крассу — о богатой Парфии и многочисленных сокровищах арсака; Помпею — о Цицероне, восхваляя его и советуя с ним помириться; Клодию — о плебеях и римской голи, которую требовал поднять не только в столице, но и в италийских муниципиях, а Оппию — о подкупе влиятельных магистратов, сенаторов и всадников.

Лабиен и Мамурра, удивляясь беспрерывной переписке Цезаря с друзьями (он пользовался шифром, заменяя четвертую букву алфавита первой по порядку), спрашивали, что может дать эпистола мужу, отправившемуся воевать, и неизменно слышали, краткий ответ: «Полководец и политик должны знать, что делается в неприятельской стране и в республике». Однако Галлию он знал плохо, а население ее хуже, но, желая разбогатеть и прославиться, решил не отступать перед трудностями и подражать в ведении войны Лукуллу и Помпею.