Имя - Война

— Как же ты можешь, Наденька? — расстроилась и растерялась Лена. — Как же можно было такое утаивать? Он же отец мне! Наверняка переживает, ищет…

— Да? Все равно, нужно было позвонить, по-другому как-то связаться, а не ехать.

— Что вы, Надежда Григорьевна, все хорошо будет, я прослежу, — уверила ее Надежда. — Правда-правда, честное комсомольское! Мы ему позвоним от тети Зоси. И даже если встречи не будет, так отдохнем, я Лене город покажу. Там так красиво, тетечка Надя! Каштаны, абрикосы, а дома! Как замки. И родни у нас там полгорода! Скучать некогда будет. Мы обо всем вам отпишем, сразу! Нет, правда, зачем человека понапрасну тревожить? Правильно Игорь Владимирович решил, ехать надо, пусть Лена на месте на отца посмотрит, а там как станется…

— "Станется". Больно умно рассуждаешь. А вот ничего не станется? Что тогда?

— А ничего, так отдохнем, покупаемся. Лето, говорят, жаркое будет, ну что в Москве сидеть? — робко заметила Лена, теребя косу и поглядывая на сестру в страхе — а ну, сейчас развернет домой? С нее не убудет.

Нет, Надя лишь опять вздохнула и огляделась:

— Что ж Игорь опаздывает?

— Да не придет он, Наденька, не отпустят.

— Должен, обещал.

— Мало ли? Сама понимаешь, долг перед Родиной превыше всего.

— Долг, — одними губами усмехнулась Надя и вдруг подтянула сестру к себе. Обняла крепко, словно прощалась навсегда:

— Береги себя, слышишь, береги. Отец отцом, но и о нас помни.

— Наденька, ну, что ты? Разве ж я о вас, когда забывала? Вы ж мне самые родненькие! — чуть не заплакала Лена, да вовремя опомнилась — взрослая уже, а взрослым реветь нельзя — и отпрянула. — Что ж плохого-то, на отца родного посмотреть? Я ведь ничего больше и не хочу. Только гляну… а может, и поговорить удастся — и вернусь. Ты не думай, я ни за что не останусь! Вы мои родственники… и он.

— Ладно, ладно, — махнула ладонью Надя, и чтоб скрыть слезы, спешно сменила тему, принялась вновь давать наставления. — Билеты на обратную дорогу не потеряйте, как приедете — позвоните. И не озорничайте там! Я ведь позвоню вашей Зосиме Абрамовне, узнаю, как вы себя ведете!.. Пирожки ешьте сначала с яйцом, потом со щавелем, мясу тоже за два дня ничего не сделается. Все в корзине. А кто у вас попутчики?

— Не знаем.

— А Игорь не говорил?

— Наденька, ну ему-то, откуда знать? — протянула Лена и затосковала. Нравоучения и вопросы сестры пошли по третьему кругу и при всей любви к ней, навевали тоску. Быстрей бы уже объявили отправление.

Девушки, переглянувшись, поняли, что мечтают об одном и том же. И начали потихоньку посматривать на окружающих, пытаясь по их лицам определить, когда же, наконец, отправление поезда.

У вагона Надежда заметила двух молодых лейтенантов, которые с беззаботным видом курили и переговаривались меж собой. Симпатичные, екнуло ее сердечко, и она, воспользовавшись тем, что Ленина сестра смотрит в другую сторону, толкнула подругу, призывая к вниманию. Скрябина недоуменно покосилась на Вильман, посмотрела в указанном той направлении, смутилась и резко откинула косу за плечо: Ну, Надя! Все бы ей кокетничать!

Та лукаво улыбнулась и беззастенчиво оглядела военных, надеясь, что они едут в одном с ними вагоне. Один высокий, стройный, глаза веселые, насмешливые.

— Красивый, — протянула Надя на ухо подруге.

— Да ну тебя! — фыркнула та недовольно, и все же опять покосилась на мужчин. Встретилась взглядом с карими глазами невысокого, широкоплечего лейтенанта с волевым, немного замкнутым лицом и покраснела от собственной наглости, поспешно отвернулась. А Надя, наоборот, широко улыбнулась сероглазому, поглядывая на ямочку на его подбородке: ох, пригожий!

Лена одернула подругу, заметив ее неподобающее поведение, и прошипела:

— Совсем, что ли?!

— Что, девочки? — тут же заинтересовалась Надежда Григорьевна.

— Ничего, — заверила Надя, придав своему лицу безмятежно-наивное выражение.

— А ничего комсомолочки… — протянул Александр Дроздов, откидывая папироску.

— Ты о ком? — выгнул бровь Николай Санин.

— А вон, две девицы под окном… Третья матрона. Интересно с ними едет или провожает?

Николай огляделся в поисках заинтересовавших друга девушек, и встретился взглядом с синими глазами. Девушка тут же смешно покраснела и отвернулась, а Николай, вспомнив, как курить, затянулся, и нехотя повернулся к другу.

— Ну как? — качнул тот подбородком.

— А никак. С ума сошел, девочки совсем, дети.

— Не скажи, формы у них вполне выдающиеся. Заманчивые, я бы сказал…Черненькая вон заигрывает, глазки строит, — улыбнулся Дроздов.

— Черненькая? — непонимающе нахмурился Санин: он заметил лишь синеглазую. У нее была светло-русая коса толщиной с кулак до талии.

— Ага, ты присмотрись, советую. И вторая… ты смотри, какие нынче кадры пошли, — присвистнул восхищенно.

— Ты полегче. Девочкам лет по пятнадцать от силы.

— А я что? — пожал тот плечами, выказав неподдельное удивление. — Ты за кого меня принимаешь? Я ж ими как музейными экспонатами восторгаюсь и руками не трогаю.

— Ох, Саня, — качнул головой Николай с понимающей улыбкой на губах. — Знаю я тебя. Добалуешь когда-нибудь.

— Да ладно, Коля, я ж с умом и расстановкой. Отпуск все ж, чего не повеселиться? Сам знаешь, две недели и опять казармы. А там на что любоваться? На Крыжовского, зачитывающего новые инструкции?

— Осталось по этому поводу к детям приставать.

— Ну вот, кого на пошлости тянет? Это ты сказал, не я.

— А ты подумал.

— Что думать? Матрона вон рядом, что беркут-степняк. Так что мечты останутся мечтами, и моральный облик твоего друга-офицера останется незыблемым и монументально устойчивым.

Николай не сдержал смешок и опять покосился на синеглазую. И тут же посерьезнел, одернул себя — что это он? Ну, хороша, что скажешь? Однако нужно и понятие иметь — ребенок совсем. Вот было бы ей лет восемнадцать, тогда бы он, пожалуй, решился поухаживать… да нет, точно, решился бы.

И качнул головой — глупости какие в голову лезут!

Хлопнул друга по плечу, увидев приближающуюся компанию товарищей:

— Наши идут, и Ганя с ними, — усмехнулся со значением.

Александр расплылся в улыбке и широко развел руки, приглашая девушку в цветастом платье в свои объятья. Про молоденьких комсомолок он мгновенно забыл.

Прозвучал гудок, и тут же первое предупреждение о том, что поезд отходит. На перроне засуетились. Провожающие спешили сказать то, что еще не сказали, на деле повторяя в сотый раз уже сказанное. Отъезжающие спешили занять свои места.

— Все, все, бегите, — обняла девочек Надя и подтолкнула к тамбуру. — Не выходите из купе!

Крикнула уже в спины подружкам.

Лена с Надеждой зашли в вагон и встали у окна, чтобы помахать на прощанье, вместе с другими. Рядом стояла молодая женщина, держа малыша лет трех на руках и ее:

— Напишу…

Сливалось с Лениным:

— Не беспокойся за меня!

И множеством других заверений:

— Позвони…

— Да, да…

— Счастливого пути!…

— Санечку у окна не держи. Продует…

— Машенька, я люблю тебя!….

Поезд тронулся. Качнулся перрон и пошел в сторону, но провожающие еще шли за вагонами, надеясь задержать минуты расставания.

Девушки переглянулись, улыбнулись, и резко, в унисон гудку закричали:

— Ура!!

— Едем, едем, Лена! — подпрыгнула от радости Надя, обняла подругу. Та взвизгнула от восторга и рассмеялась:

— Ура!

— Ага, твой брат — чудо! Отдельное купе, командирский вагон, — понизила голос Надя, сообщая Лене известное, и покосилась на пассажиров: дородная женщина с косой вокруг затылка распихивала корзины и чемоданы в купе, загораживая проход другим. Маленькая девочка стояла у дверей купе N 22 и сосала палец, пытливо осматривая проходящих мимо людей. Молодая женщина в строгом костюме стояла у окна с мальчиком лет десяти и улыбалась, подставляя лицо встречному ветру. Мальчик же строил рожицы девочке-ровеснице, стоящей у соседнего окна. Та смотрела на него исподлобья и хмурилась, а потом показала язык. И получила легкий шлепок от бабушки, которая тут же отвела ее в купе. Два капитана смеялись, что-то рассказывая молодой женщине в веселом цветастом платье.