Князья Русс, Чех и Лех. Славянское братство

Русса, видевшего до этого только жалкие славянские хижины да солдатские казармы, поразил великолепный зал с высокими потолками, отделанный белым с небесным оттенком альпийским мрамором, с большими, забранными разноцветными стеклами окнами, мозаичный пол с замысловатым орнаментом, масса светильников в форме птиц и растений, поддерживающих лампы с ароматным маслом. Зал казался ему воздушным, приподнятым над землей. Помещение было уставлено столами из цитрусовых деревьев с резными ножками, а возле них располагались ложи для гостей — по три ложи с трех сторон, так что принять участие в трапезе могли одновременно девять человек; четвертая сторона была свободной, чтобы рабы могли подносить кушанья и убирать грязную посуду.

— Брат, как можно так жить! — с придыханием произнес Русс, оглядываясь вокруг. — У меня дух захватывает от красоты!

— Здесь не живут, а пируют, — с усмешкой ответил Чех, опускаясь на одну из лож. — Располагайся рядом, ты теперь имеешь право на это место.

Когда гости собрались, на помост вышли хозяева — Аврелий с женой Луциллой, рядом с ними — их дети, Тибулл и Флавия. Аврелий был облачен в пурпурную мантию, одетую поверх белой туники, жена в золотистую тунику без рукавов, на которую был накинут белоснежный пеплум. Русс замер, увидев Луциллу. Его нисколько не привлекла ее одежда; он не мог оторвать взгляда от ее лица. В переливающемся свете многочисленных ламп оно, казалось ему, излучало некое сияние, притягивало и завораживало. Он не мог сказать, какие у нее глаза, нос, губы и все остальное, но только прошептал про себя: «Божественная женщина. Она достойна такого мужественного воина, как Аврелий, а он достоин ее».

Луцилла была второй женой Аврелия. Первая, не выдержав скучной и однообразной жизни в Виндобоне, оставила мужу двух детей, сбежала в Рим к отцу-сенатору и бросилась в омут столичных пиров и развлечений. Аврелий вновь женился на местной красавице из семьи торговца, которой не исполнилось и семнадцати лет; у римлян это считалось ранним браком, потому что они старались выдавать своих дочерей в 20–22 года.

Хозяева уселись за стол на помосте, пир начался. На каждом столе стояли кувшины с вином, солонка и уксусник. Рабы разносили блюда с разнообразной едой, гости сами себе накладывали кушанье в тарелки, мелкие и глубокие. Сначала были поданы устрицы разных сортов, морские ежи, улитки, дрозды со спаржей, откормленные куры, обжаренные в муке. Затем принесли рыбные блюда, кабанью голову, свиное вымя, жареных уток, зайцев…

Русс выпил бокал вина и сразу запьянел. Ему вдруг стало легко и радостно, все люди стали казаться приятными и чуть ли не родными. Он сидел и блаженно улыбался.

Но вот на помост вышел флейтист и сыграл короткую мелодию, привлекая к себе внимание гостей. Когда шум в зале немного стих, поднялся поэт и стал читать свои стихи. Хотя его слова хорошо были слышны, Русс почти ничего не понял. Все его внимание было сосредоточено на Луцилле. Она стала казаться ему еще краше, почти богиней. Ему доставляло огромное наслаждение смотреть на нее, ни о чем не думая. Смотреть и восхищаться, словно какой-то необыкновенной картиной талантливого художника.

— Ты почему ничего не ешь? — спросил Чех.

Русс удивленно посмотрел на него, будто вернулся из какого-то иного мира. И тут же почувствовал голод в желудке.

— Ешь, а то быстро запьянеешь и не досидишь до конца торжества.

Русс мановением руки позвал к себе раба, с его блюда положил себе жареного дрозда и пару ложек соленых грибочков, отрезал кусок от бока молочного поросенка и принялся за еду, искоса наблюдая за окружающими. К Чеху подошла Флавия, они занялись друг другом. Чех почти не пил, зато подруга часто наливала себе вина, быстро запьянела, лицо ее раскраснелось, она громко хохотала, почти беспрерывно что-то говорила, запрокинув голову. И впервые Руссу почему-то стало жаль брата. Все-то у него было на месте, ничего он никогда не перелишит, ничего не упустит, все по порядку. А вот явилась эта безалаберная Флавия, чего доброго от нее ждать?

Не то Лех, вертопрах и повеса. Вот и сейчас он уже прилично выпил, и, перегнувшись, вел беседу с какой-то молодой особой, сидевшей за соседним столом. Мужчины были явно недовольны таким вниманием к их даме, они кидали на Леха угрожающие взгляды, но это не останавливало его.

Между тем пир шел своим чередом. Один за другим выступали поэты, потом явились философы. Но их уже мало кто слушал, нарастал гул пьяных голосов, просторно прокатывавшийся под высоким потолком.

Скоро философов сменил оркестр из лир, кифар и небольшой арфы треугольной формы. Зазвучавшая музыка прервала разговоры, все стали слушать чарующие звуки мелодии. А потом появились танцовщицы. Нарядно одетые девушки двигались ритмично в такт музыке, распевая обрядовую песню в честь богини Минервы. Их полуголые тела тотчас привлекли внимание мужчин, иные повскакали с мест, притиснулись к проходу между столами.

За девушками вышли парни. Их танец был величавым и мужественным, воспроизводивший движения красивых тел и мужественной души на войне или в тягостных обстоятельствах.

И следом — пляска парней и девушек в честь покровителя виноградарства Бахуса, пляска шуточная, веселая с множеством разных движений, непристойных жестов, показывавших действия захмелевших поклонников бога вина…

Конечно, кое-что из показанного в этом зале Русс видел ранее на площади и улицах города, но там совершалось это примитивно, упрощенно, среди обычной обстановки. А здесь поражало все: и костюмы, и стройная музыка умелых музыкантов, и мастерство исполнителей. Он чувствовал, как затрепетало в нем все внутри, как впитывал его организм каждый ритм музыки, каждое движение танцоров. Да, это был настоящий праздник души!..

И вдруг, когда ушли музыканты и танцоры и в зале воцарился нестройный шум многих десятков голосов, он увидел идущую между рядами Луциллу. Она шла неторопливо, мило улыбалась и перебрасывалась фразами с сидевшими за столами, отдавая должное каждому из них. Русс хотел, но не мог оторвать взгляда от нее, чувствуя, как при ее приближении уходит из-под него пол…

Вот Луцилла подошла к столу, произнесла мягким голосом:

— Приветствую вас, достославные центурионы Чех и Лех. Как вы чувствуете себя в моем дворце? Всем ли довольны, нет ли каких просьб или пожеланий?

— Благодарим тебя, божественная Луцилла, за внимание и доброту, — слегка поклонившись, ответил Чех. — Мы всем довольны и приносим нашу благодарность тебе и твоему супругу.

Тут она взглянула на Русса и спросила:

— А кто с вами третьим будет? Что-то его раньше я не видела в этом зале.

— Это наш брат, Русс. Он недавно назначен центурионом.

Глаза ее вспыхнули, она наградила Русса ослепительной улыбкой и проговорила удивленно:

— Такой юный и уже центурион? И сколько же ему лет?

— Уже восемнадцать, он храбрый воин и умелый военачальник.

— Ну-ну, — покровительственно произнесла она и поплыла дальше.

Провожая ее взглядом, Русс почувствовал, как вспотела у него спина, а перед глазами еще долго стояли ее лучистые глаза и ласковая улыбка. Видно, лицо у него в это время было довольно глупым, потому что Чех дружески хлопнул его ладонью по спине и проговорил со смехом:

— Вернись на землю, братишка!

Время перевалило за полночь, а пир продолжался. Некоторые уснули на ложах, другие нырнули под столы, иным стало совсем плохо, и они опорожнили свои желудки на пол, рабы тотчас убрали за ними. Русс устал, все ему надоело. Он попросил Чеха:

— Пойдем в казарму, я спать хочу.

— Нельзя раньше хозяина покидать пир. Нас остановят на выходе и насильно вернут, а потом Аврелий может при случае наказать за неуважение.

— Он что, самодур?

— Нет. Просто это римская традиция. Она и здесь соблюдается.

В это время к ним подбежал один из гостей, прокричал:

— Братья, вы что сидите? Там Леха бьют!

Первым на крыльцо выскочил Русс. Увидел, как в неверном свете уличных ламп сгрудилась небольшая кучка людей, взмахивали руки, глухо бухали кулаки. Он кинулся в гущу, схватил первого попавшегося за плечо, развернул к себе и ткнул кулаком в скулу. Тот коротко хрюкнул и полетел на землю. Тотчас повернулся к другому и, не давая опомниться, головой ударил в лицо. В то же время мощный удар в затылок свалил его под ноги дерущимся, но он, вгорячах не чувствуя боли, вскочил и бросился на близстоящего. Мельком видел, как Чех раздавал удары налево и направо, как вскочил ранее поверженный Лех и тоже ввязался в драку…