Грозный год - 1919-й. Огни в бухте

- Наконец-то явились!.. Где вы так долго пропадали?.. Как дела?..

- Дела как сажа бела… - сквозь зубы процедил Атарбеков и сорвал с плеча башлык.

Киров повесил пальто, сунул в карман рукавицы. Потер озябшие руки, подошел к Лещинскому.

- Дела из рук вон плохи. Ничего реального. Одни обещания.

Юный красноармеец, сидевший у жарко топящейся печки, сгреб с циновки свою шинель, привстал…

Синие, очень синие большие глаза Лещинского смотрели на Кирова недоверчиво, и густые его брови были сведены у переносицы.

- И ничего, ничего реального?..

- Абсолютно.

- Да, дела здесь удивительные… О них вам еще придется послушать…

- Послушаем, послушаем! - сказал Киров, с каким-то озорством и с нескрываемым удивлением посмотрев на юного красноармейца, раскрасневшегося от жары, подошел к нему…

- Никак… Вася-Василек?

- Да, товарищ Киров, Вася Корнеев… Узнали! - От смущения он старательно одергивал гимнастерку.

Поздоровавшись, Киров спросил у юноши, какими судьбами он оказался в Астрахани.

- Это целая история, товарищ Киров… - Смущение не покидало юношу.

Киров повел его к окну, усадил на подоконник, сам сел на подвернувшийся под руку фанерный сундучок.

- Сын кузнеца Панкрата из Грозного. Герой! Служит в бригаде Кочубея, - представил он Василия Лещинскому и Атарбекову. С любопытством разглядывая раздавшегося в плечах, возмужавшего и лицом Васю-Василька, он спросил: - Давно из армии?.. Как удалось пробраться через степь?..

- Из армии я давно, - опустив глаза, стал рассказывать Корнеев. - Почти целый месяц. До Астрахани, правда, добирался, как шах персидский. Кочубей для такого дела и верблюда не пожалел. А здесь - застрял. Попал в дурацкую историю.

Киров вытащил папиросу, задумчиво помял ее в пальцах. По всему было видно, что он приготовился слушать неприятные вести.

- Зачем ехал?.. Что это за «дурацкая история»?..

Василий с тоской посмотрел на Кирова и снова опустил глаза.

- Воюем мы в трудных условиях, Сергей Миронович, хотя и деремся неплохо… У кадета больше сил. Да и патронов, снарядов у него хватает, не то что у нас. Стрелять порой нечем… Наши части все дальше и дальше отступают с Кавказа…

- Отступают? - Киров закурил.

- Отступают… Помощи нам ждать неоткуда, Астрахань же - далеко. Вот Кочубей и написал письмо в Москву. Приказал мне отыскать вас там и просить с этим письмом пойти к Ленину, рассказать ему о положении Кавказской армии. - Он вздохнул, но глаз не поднял. - Ну, сняли меня с батареи. Пустился я в дорогу. Приехал в Астрахань. Первым делом, конечно, зашел к нашим интендантам. Стал просить снарядов для бригады. Не дали… Потом тут каким-то образом узнали, что я собираюсь в Москву, и на станции арестовали.

Киров переглянулся с Атарбековым. Чудеса!

- В тюрьме все пытались узнать у меня: зачем это я еду в Москву, что везу с собой? Когда же я сказал про письмо Кочубея - потребовали показать!.. Я, конечно, показал им фигу… Ну, тогда меня обыскали и письмо отобрали… Потом, правда, вернули… Просидел я с месяц на хлебе и воде, а вот сегодня выпустили. Начальничек их сказал, чтобы я убирался ко всем чертям из Астрахани и больше не попадался ему на глаза. В Москву, конечно, запретил мне ехать… Вышел из тюрьмы и не знаю, куда идти… Тогда один военный посоветовал мне пойти в губком, к товарищу Федоровой; женщина, говорит, она толковая… Ну, я пошел… А Федорова выслушала меня и обрадовала: оказывается, вот вы сами в Астрахани…

Корнеев вытащил из внутреннего кармана гимнастерки письмо Кочубея, протянул Сергею Мироновичу.

Киров с любопытством смотрел на Васю-Василька. Как он возмужал, как вытянулся! Теперь, пожалуй, неудобно его называть Васей-Васильком. Это уж не тот вихрастый мальчуган, каким он его увидел впервые лет шесть назад в редакции «Терека» во Владикавказе, куда Вася приехал из Грозного с поручением подпольного партийного комитета… В первую же поездку в Грозный Киров побывал у Васи, познакомился с его отцом, и с тех пор дом кузнеца Панкрата на окраине города, окруженный фруктовым садом, стал надежным местом для явок и хранения революционной литературы.

Лещинский, поставив чайник на огонь, тоже подошел к окну. Сергей Миронович вслух читал письмо Кочубея. Оно было на шести страницах.

Суровую правду рассказывал Кочубей. Армия в непрерывных боях. Армия голодает. Армия воюет без боеприпасов. Начался повальный тиф. Нет медикаментов. Нет врачей.

Были все основания полагать, что Деникин думает окружить армию или прижать ее к берегу Каспия, а это означает гибель десятков тысяч бойцов и многих тысяч беженцев, бредущих и едущих в обозе.

Многое из того, о чем писал Кочубей, Киров знал. Осенью прошлого года он и поехал в Москву добиваться помощи 11-й армии. И добился. Как ни тормозили создание экспедиции военспецы Троцкого и сам Троцкий, ее все же организовали. Требования армии были удовлетворены немедленно. Экспедиция прибыла неделю тому назад в Астрахань и здесь застряла по милости Реввоенсовета фронта, который руководил боевыми операциями 11-й армии, находясь от нее… по другую сторону калмыцкой степи.

Письмо Кочубея тяжело было читать.

- Ты писал? - спросил Киров.

- Диктовал Кочубей, помогал ему комиссар Кандыбин - болеет он у нас! - писал я…

- Значит, писали вместе?

- Вроде как бы и вместе…

- Почему Кочубей сам не пишет? Что, ранили Кочубея? - спросил Атарбеков.

- Так он же неграмотный, не знает ни одной буковки! - нараспев ответил Корнеев.

Атарбеков рассмеялся:

- Неграмотный казак, а бьет генералов, которые кончали академии!

Киров вложил письмо в конверт.

- А как ты думаешь, Василий: куда девается все то вооружение и обмундирование, которое Москва посылает на Северный Кавказ? У меня по письму создалось такое впечатление, что вы там воюете почти голыми руками.

- Из десяти тысяч пар белья, что выделили для нас недавно, мы ничего не получили. Говорят, не то застряло в Астрахани по милости фронтового начальства, не то растащили со складов. А то бывает еще так. Отправят нам из Астрахани оружие и обмундирование на быках и верблюдах. До армии далеко. Едут возчики месяца два по барханам, а попадают на Ставропольщину - начинают торговать. Покупателей там много. Казачье зажиточное, да и всяких белогвардейцев хватает.

- Ну, вот ты артиллерист. Откуда достаешь снаряды?

- А я, Сергей Миронович, уж давно не стрелял из своей пушечки. Снарядов нема! Служу командиром взвода, рубаю шашкой, стреляю из винтовки. И винтовка у меня ни то ни се… Берданочка! Купил на свои гроши. Стреляет она так: заряжаю патрон - она бьет, и пуля вылетает обычным порядком. Второй заряжаю - патрон застревает, приходится вытаскивать шомполом. Третий заряжаю - берданочка моя бьет назад; на третьем выстреле я уже держу ее подальше от себя.

Киров улыбнулся. Василий расхрабрился:

- И патроны на свои деньги покупаю, Сергей Миронович. Приедешь на базар, скажем, в Грозный. Чеченец продает муку, сахар и тут же в мешочке - патроны. За один патрон просит десять рублей, и только николаевскими. Начинаешь торговаться, уступает за пятерку. Если есть золото - серьги, кольца, кресты, тогда на золотник дает пять патронов.

В дверь постучали.

- Войдите! - крикнул Лещинский.

В комнату вошла Анастасия Павловна Федорова, председатель губкома партии. Это была женщина лет тридцати шести, с мягкими и мелкими чертами лица, широкая в плечах, энергичная в походке. Вслед за нею перешагнули порог двое - Николай Мусенко, председатель партийной ячейки завода Митрофанова, и Петр Нефедов, командир отряда этого же завода. Оба они были в полушубках, какие носят возчики в калмыцкой степи, в валенках, Мусенко - в солдатской папахе, Нефедов - в сдвинутом на затылок треухе.

У вошедших были хмурые, озабоченные лица.

- Тут такое дело, Сергей Миронович, - развязывая пышную оренбургскую шаль, сказала Федорова. - Дней десять тому назад от товарища Орджоникидзе в Реввоенсовете фронта была получена радиограмма на имя Ленина. Ее передали в Москву, но здесь, в Астрахани, скрыли от всех. Даже от меня! Вы о ней ничего не знаете?