Повесть о партизане Громове

И снова вспомнилось Громову прошлое: мунинские заводы — мыловаренный, воскобойный, свечной и салотопенный. Он все их, как по конвейеру прошёл. Особенно адской работа была на воскобойном. Этот завод большая прокопчённая баня, в ней установлены огромные деревянные корыта, в которые Игнат и другие подростки накладывали соты. Затем в громадную печь на раскалённые камни и железо лили черпаками воду. Поднималась невыносимая жара, чад, дым, трудно становилось дышать, глаза резало. Соты растапливались, мёд и воск стекали в особые посудины. Оставшаяся в корытах гарь снова варилась и шла под пресс. И так двенадцать часов ежедневно, без выходных. Отдыхали лишь «двенадесять», т. е. двенадцать годовых праздников.

На салотопенном заводе тоже не лучше было. Здесь в чанах с водою перетапливали тухлое сало-сырец и сало павших животных. Когда Игнат возвращался с работы домой, запах от него был такой, что люди сторонились.

На мунинских заводах Игнат и своё боевое крещение принял. Здесь была создана социал-демократическая ячейка, связанная с партийной группой фабрики Расторацкого.

Приспособили Игната листовки таскать и среди рабочих заводов Мунина распространять.

А как-то вырядили его в барышню и говорят:

— Дрыгаль [1] Захар поедет на станцию с французскими булочками. И ты с ним поедешь. Повезёте подарки солдатам.

Прибыли Игнат с Захаром на станцию… Только затащили короб с булочками на перрон, и поезд подходит. Из эшелона донские казаки высыпали — они на Маньчжурский фронт следовали.

— Эй, господа казаки, налетай! — начал выкрикивать тоненьким голоском Игнат. — Жители нашего города вам подарки прислали.

Набежали казаки к Игнату, он торопливо стал распихивать им французские булочки, а в них — листовки.

Только успел половину раздать, дрыгаль Захар схватил Игната за руку и потащил за собой. А следом — крики, свистки жандармов. Стянул с себя Игнат юбчонку, да и ходу за дядькой Захаром. Подались в болота, в камыши Там дотемна и просидели.

В марте 1906 года пришлось Игнату покинуть родные места. Как-то расшивал он барабан с каустической содой, вошёл в цех управляющий Афанасьев в сопровождении мастера. Посверлил маленькими глазками-буравчиками Игната и заметил:

— А этот всё ещё не арестован? Давно Сибирь по нему слёзы льёт.

Игнат от изумления поднял ломик на плечо, а управляющий подумал, что он ударить его собирается, закричал истошным голосом и бежать. Игнат, не мешкая, сам отправился туда, куда хотел упечь его управляющий, — в Сибирь. Уехал он к родственнику в Алтайскую губернию.

В памяти промелькнула и дальнейшая жизнь. Работа на маслобойном заводе «Сибирской компании датчан»… Побег в Хабаровск от ареста за организацию «антирождественского маскарада»… Изнуряющий труд на строительстве Амуро-Забайкальской дороги… Арест в числе других семи товарищей за организацию забастовки в знак протеста против зверского расстрела ленских рабочих… Первая мировая война, призыв в армию… февральская революция… Избрание членом полкового комитета…

Вскоре Игната Громова в составе маршевой роты пытаются отправить на фронт. Тогда он с группой солдат самовольно покидает полк и уезжает в Камень, где его застаёт Октябрьская революция. Вместе с фронтовиками Громов разгоняет эсеров из земской управы в Камне. Его избирают председателем уездного Совета.

И вот теперь Громов в Петрограде на Третьем Всероссийском съезде Советов.

Поезд тащится медленно, часто останавливается и подолгу простаивает на станциях и разъездах. В душном и прокуренном вагоне народу столько, что не только сесть, встать негде. Больше едут какие-то господа, военные в штатских костюмах — их выдаёт вышколенная подтянутость и резкая, рубленая речь. Они всю дорогу спорят, строят догадки о будущем России.

— Нет, нет, господа, как ни говорите, а Учредилка никого больше увлечь не может, кроме прекраснодушных интеллигентиков. Фу, мерзость! — ворчит толстый человек в новом сюртуке, с золотой цепью через весь живот, не то купец, не то заводчик. Скорее всего, заводчик.

— Да, да, — поддерживает его длиннолицый и длинноволосый человек в пенсне и помятом клетчатом костюме. — В Омск, говорят, собираются люди дела, а не позёры и болтуны.

— Господа, господа, — с пеной у рта кричал худой, небритый студент. — Народ верит в социалистов-революционеров. Да, да! Они ещё себя покажут. Будущее за ними…

— Брось, не вопи. Никто в этих слюнтяев больше не верит, — морщится военный в офицерском кителе, но без погон. — Говорят, что генерал Болдырев просит Японию двинуть войска, к Уралу. Верно, Япония требует за это в полное распоряжение Сибирскую железную дорогу и телеграф. Генерал Болдырев склонен согласиться. И правильно, лучше ноги потерять, чем туловище вместе столовой.

— А вы знаете, господа, — полушёпотом говорит обрюзгшая дама, то и дело вталкивая в нос табак из золотой табакерки и оглушительно чихая, — слухи ходят, что великий князь Дмитрий Павлович скрывается в Сибири. Он будет нашим спасителем.

— Ерунда. Этому нельзя верить. А вот что князь Кропоткин [2] жив, так это из авторитетнейших источников известно, и что он придёт к власти — это тоже, — замечает заводчик.

Игнат Громов попал в вагон первого класса, как делегат съезда. Он сидел теперь на нижней боковой полке, навалившись на чей-то увесистый чемодан, и внимательно прислушивался к разговорам. Он понял, что в Сибири назревают важные события, что в Омск под знамя монархистов стягиваются со всей России реакционные силы. Вот и эта разношёрстная компания туда же двигается. Неужели придётся браться за оружие и защищать от них советскую власть?..

Игнат Владимирович мысленно переносится в зал заседаний Третьего съезда Советов; да, да. Ленин и Свердлов предупреждали, что контрреволюция так просто не сдаст своих позиций, а попытается ещё не раз захватить власть, и надо быть ко всему готовым.

Игнат Владимирович хмурит нависшие брови, в глазах вспыхивают недобрые искорки, пальцы больших мозолистых рук выбивают неровную дробь на чужом чемодане.

— Гады, сволочи! — шепчет он и вскакивает на ноги. Старик Орлов тянет его за полу шинели, стараясь усадить на место, уговаривает:

— Не надо, Игнат Владимирович, не надо. Ну их к…

Громов отталкивает Орлова и бьёт кулаком по чемодану.

— Нет уж, дудки! — гремит его голос. — Не бывать этому! Не выйдет!..

Пассажиры, едущие в Омск, недоумённо и с опаской смотрят на разгневанного рослого человека в солдатской шинели.

— В чём дело, господа, в чём дело? — испуганно спрашивает заводчик у Громова с Орловым и, словно извиняясь, добавляет: — Наш разговор — интимный, вас не касается.

— Врёте, это нас в первую очередь касается, — зло блеснул глазами Громов. — Запомните: не выйдет! Не дадим Россией торговать, скулы набок своротим.

Заводчик быстренько отходит, остальные пассажиры молчат, отводят глаза в сторону.

Старик Орлов наконец справляется с Громовым, усаживает рядом с собой и шепчет:

— Брось, Игнат Владимирович, не горячись. Всё равно они тебя не поймут…

Громов ещё долго ворчит вполголоса, бросая сердитые взгляды в сторону господ. А поезд, поскрипывая и полязгивая буферами, медленно переваливает через Уральский хребет. Вот она, родная Сибирь!

Через несколько дней Громов и Орлов добираются до Камня.

Ночь… В городе тишина такая, словно всё здесь вымерло. Но вдруг где-то на северной окраине громыхнул выстрел. Затем ещё и ещё…

Старик Орлов обеспокоенно заметил:

— Слышь, милок, постреливают. Что бы это значило?

У Громова неспокойно на сердце, но вида он не показывает, говорит Орлову:

— Фронтовики винтовок понавезли, вот и балуются. Воров пугают…