Скифы

гремел гимн.

2

Второго дня того же весеннего месяца вияхна ранним утром из западных ворот Суз выехал отряд бессмертных.

Возглавлял отряд тридцатилетний Гаусана, сотник пятой персидской сотни. Кроме обычного снаряжения, имел он старательно зашнурованную сумку – в ней лежал приказ Дария вассальным грекам Ионии, Эолиды, Дориды [9] и островов.

Только под вечер на четвертые сутки они прибыли в Эфес и прямо с дороги, в дорожной пыли, направились ко дворцу Продика, тирана города [10]. Гаусане весьма повезло. Продик отправлял тризну по своему умершему отцу, окончилось ристалище, и теперь гости возлежали за пищей и вином. В зале были и Гистией из Милета, и тиран Херсонеса, и другие ионийцы, эолийцы и островитяне. Гаусане не было нужды скакать дальше. Виночерпий второй раз обносил гостей, и пир еще не достиг того уровня беззаботного возлияния, которое необходимо достичь, чтобы в полной мере угодить богам и тени умершего.

Гаусана передал царское послание Продику. Взгляды всех гостей устремились к нему.

Дарий приказывал вассальным греческим городам снарядить флот, всего 600 триер [11] и вспомогательных кораблей, а еще идти к Колхидонии над Босфором и готовить все, чтобы к приходу самого царя с войском можно было навести мост через Босфор.

– Недоброе задумал царь Дарий, говорю я вам, – прервал наконец затянувшееся молчание русый Мильтиад, тиран Херсонеса. – Готовится наступление на Элладу. Мы этого не должны допустить. Иначе конец надеждам освободиться от персов. Конец всему!

Продик нахмурился, и рыжая борода прикрыла ему грудь.

– Клянусь Зевсом, я не знаю, что тебе ответить. Но так оно и есть, как ты говоришь, уважаемый Мильтиад.

Потом откликнулся еще один из гостей, растерянно вертя пустую чашу.

– Но что мы можем? Я тоже обеспокоен наступлением на скифов. Греки Ольвии и Пантикапея издавна торгуют с ними. Скифы – это хлеб и скот. Но что делать?

Мильтиад гордо встрепенулся:

– Люди, собравшиеся здесь! Я вас спрашиваю. Не стыдно ли нам, сильнейшим и славнейшим среди греков, служить Дарию? Хватит! Клянусь богами Олимпа, время положить конец этому!

Возникло беспокойное молчание. Все понимали, что каждое слово, сказанное теперь, может многое решить. Каждый боялся сказать это решающее слово…

Наконец Гистией из Милета, Гистией, который совсем недавно вернулся из Персии, начал говорить своим вкрадчивым, но четким голосом, который никак не подходил к его тучному телу.

– Понимаешь ли ты, Мильтиад, какой опасности мы можем подвергнуться? Недоброе советуешь. Разве будут считать нас смелыми, если, не обдумав и не рассчитав всего, мы выступим против Дария? Нет и еще раз нет! Не смелостью будет это, клянусь Аполлоном, не смелостью, говорю я вам, а безумием и безрассудством. Мы сослужим себе плохую службу. А торговля с персами? Нашу керамику покупают не только в Элладе и Скифии, но и в Великой Персии. Наши мастера-строители имеют заказы от персидской и мидийской знати, и казна городов наших всегда полна.

Гистией умолк и оглядел присутствующих. Продик сосредоточенно вглядывался в чашу, тиран Кизика рассматривал рисунок на подносе, правитель Самоса оправлял хитон – все были чем-то заняты, и только Мильтиад твердо смотрел на оратора.

– Поэтому, – продолжал Гистией, наклоняясь большим телом, – необходимо сейчас решить, кто сколько триер выставит, а не заниматься пустыми и вредными разговорами.

Все согласно закивали головами, и Продик, облегченно вздохнув, сказал:

– Пусть Арей [12] решает нашу судьбу!

– Некоторые считают, что зло может породить пользу, но есть люди, которые знают, что из посеянного зла вырастает только зло, – сказал, вставая, Мильтиад. Но его уже не слушали, и разговор принял деловой оборот. Каждый торговался об уменьшении своей доли, и только далеко за полночь, когда с этим вопросом покончили, разговор приобрел прежний характер.

3

В Сузах готовились к выступлению. Собирались обозы, пополнялись запасы скота, ячменя, пшена… В кожаные мехи наливали раданаку – маслянистую, легковоспламеняющуюся жидкость для светильников. Неподалеку от Суз раданака вытекала прямо из-под земли. Да мало ли забот у воинов, которые отправляются в далекий чужой край, где все неведомо и враждебно.

Хватает дел у приближенных царя царей: необходимо раздобыть греческие карты скифских земель. Оказалось, что карты почти пустые, с едва обозначенными пометками восьми рек и нескольких озер. Города и дороги на них вовсе не нанесены…

И только Дарий погрузился в непонятную дремоту. Почти не выходил из женской половины, а это значило, что никто из приближенных, даже Гобрий и Видарна, не мог с ним видеться.

Вот и сейчас царь Дарий возлежал на широком топчане, устланном пестрым ковром. Внизу, у самого пола, на подставке стояла амфора с терпким красным вином, сладости и сыр. Никого нет в полутемной опочивальне, ни один звук не проникал сквозь толстые, увешанные коврами стены. Иногда за пологом двери ухо улавливало легкие шаги слуг и стражи.

Дарий сдвинул немного на затылок белую войлочную тиару и в который раз попытался понять, почему его тревожит предстоящий поход. Ведь он уже давно намеревался выступить против скифов, и с его согласия сатрап Каппадокии [13] совершил набег на их земли. Но одна из жен отговорила Дария от похода и направила взор царя на Элладу. В результате под его руку подпал остров Самос. Это был значительный успех, его следовало развить. Но восстал Вавилон. Три тысячи знатных вавилонцев с обрезанными ушами и носами были распяты у разрушенных стен города.

Потом царь вновь вспомнил о скифах. Но не решился тотчас же выступить против них. И еще позавчера терпеливо выслушивал отговоры младшего брата. Слишком недоступной казалась эта земля. Однако мало ли недоступных земель покорил он, царь царей? Разве более доступен, скажем, далекий Египет?..

Теперь в стране покой и порядок. Умиротворены все двадцать сатрапий. Пусть некоторые называют его торгашом за то, что точно определен размер дани для каждой сатрапии. Ерунда! Сам Ахурамазда, который вручил ему эту землю, вселил такую мудрую мысль. Сила оружия и точное распределение дани умиротворили край.

Дарий медленными глотками отпил вино. Память унесла его в первый год царствования, когда он не знал покоя и ждал ударов отовсюду. Трудно удержать власть, труднее, чем захватить. Ведь тогда, семь лет назад, десятого дня месяца багаядиса, требовались только решительность, быстрота и смелость…

Дарий любил вспоминать те дни.

Допив вино, царь слегка ударил чашей по узорчатому медному диску. Еще не растаял глухой звук, как полог двери приподнялся и старший евнух выжидающе склонился у входа.

– Позвать царственную Федиму!

…Царь жестом указал на мягкое ложе, и Федима с достоинством опустилась у его ног. Стройный молодой стан и плавные сдержанные движения, ухоженное лицо и полусумрак опочивальни не могли ввести Дария в заблуждение. Жена была ненамного моложе его. Ведь она знала еще Камбиса и перешла от него к Дарию по закону.

– Память потревожила былые дела, благородная Федима. Поведай мне, как ты раскрыла нам подлого мага, присвоителя власти?

Федима подняла на Дария слегка раскосые глаза и, раскачиваясь, заговорила хрипловатым голосом:

– Ты знаешь, доблестный повелитель, что после смерти сына Кира, владыки Камбиса, я, как и все прочие жены царя, стала согласно обычаю супругой его брата Смердиса. Так вот, когда минуло восемь лун, ко мне отец прислал раба.