Повседневная жизнь Москвы в сталинскую эпоху. 1930–1940-е годы

Не всем, для того чтобы предвидеть будущее, нужны божественные знамения. Нормальные серьезные люди с этой целью изучают историю, думают, анализируют и делают выводы. И примеров тому немало.

Еще Дзержинский поручал начальнику информационного отдела ГПУ Уншлихту собирать материалы на фашистов.

А в 1927 году Дмитрий Марецкий, брат знаменитой артистки Веры Марецкой, желая предупредить мир о грядущей опасности, в брошюре «Будущая война и международный большевизм» писал: «Борьбу с фашизмом и нарастающей всеевропейской реакцией надо ставить и как борьбу с военной опасностью, разоблачать внешнеполитический авантюризм фашистских государств, бороться против фашизации армии, вскрывать подлинный смысл фашистских переворотов в граничащих с СССР странах, чемберленовскую политику сооружения фашистского кордона на советском рубеже и т. д.».

Троцкисты, когда в 1933 году Гитлер пришел к власти, стали призывать СССР к войне с Германией. В статье «Гитлер и Красная Армия» Л. Троцкий писал: «… Красная Армия главной своей силой должна стоять лицом к Западу, чтобы иметь возможность сокрушить фашизм, прежде чем он разгромит немецкий пролетариат и сомкнется с европейским и мировым империализмом… Гитлер… готовит удар на Восток».

Конечно, задушить гадину в зародыше легче, чем бороться с ней потом, когда она вырастет и превратится в лютого зверя. Но история, как и жизнь, идет своим чередом, и хороши бы мы были, если бы на следующий день после прихода Гитлера к власти напали на Германию. На нас, наверное, ополчился бы весь «цивилизованный мир». Его ведь тогда нельзя было ткнуть носом в печи Освенцима и рвы Бабьего Яра! Нельзя забывать и того, что Гитлер был избранником народа. В концлагере «Дахау» за него из 1572 заключенных проголосовали 1554, 10 воздержались и только 8 проголосовали против. Европа и Россия надеялись на мирные договоры с немцами. Даже в 1939 году английские лейбористы требовали от правительства его величества прекратить войну с Германией.

У нас же в предвоенные годы о жизни в фашистской Германии старались вообще не вспоминать. Только иногда в прессе да в речах руководителей низшего и среднего звена проскальзывали высказывания на эту тему. Так, например, летом 1934 года на совещании по итогам работы московских школ за 1931–1934 годы заведующая Мосгороно (Московского городского отдела народного образования) Людмила Викторовна Дубровина сказала: «Дикостью, звериным шовинизмом и яростной реакцией является то, что происходит в школах фашистской Германии. За счет сокращения общеобразовательных и точных дисциплин в школах введены новые предметы военного и националистического характера, в частности, расоведение, говорящее о превосходстве над другими народами северной германской расы. В школах введена палочная дисциплина».

На уроках о нравах в фашистской Германии в основном помалкивали. В архиве сохранилась стенограмма урока истории, прошедшего в одной из московских школ 20 мая 1935 года. После слов учителя «… никаких разговоров, уберите все со стола…» на головы бедных учеников посыпались вопросы об экономическом развитии Англии в эпоху довоенного империализма, о революционном движении в России, о классовом характере политики либералов и консерваторов в Англии, о Гладсоне, Ллойд-Джордже и Дизраэли, об Эрфуртской и Готской программах немецких социал-демократов, об оппортунизме фабианцев, о гомруллерах (это от английского «хозяева в своем доме») и многом, многом другом. Был даже задан вопрос: «Что такое три „Б“?» И ученик, не задумываясь, ответил: «Железная дорога „Берлин, Будапешт, Багдад“«. Да, многое знали наши школьники, и ответы давали правильные и умные, но о фашизме, о Гитлере, о сгоревшем рейхстаге не проронили ни единого слова.

Ну а 19 июня 1941 года вообще было дано негласное указание о запрещении употребления слова «фашист» в ругательном смысле. Может быть, поэтому накануне войны газета «Правда» писала не о борьбе с фашизмом, а о борьбе с долгоносиком, сельскохозяйственным вредителем.

И тем не менее к войне мы готовились, во всяком случае боевой дух в народе поддерживался. По радио, например, незадолго до войны можно было услышать беседы на такие темы: «Из опыта противовоздушной обороны за рубежом», «Каждому дому – группу самозащиты», «Подвальные убежища и их оборудование». Для приобщения граждан к знанию ПВХО (противовоздушной и химической обороны) проводились занятия перед сеансами в кинотеатрах.

Особое место в военной подготовке населения занимало добровольное общество под названием «Осоавиахим», просуществовавшее до сорок восьмого года. Правда, широкие массы вступать в него особенно не стремились. Отдувался за всех в основном партийно-комсомольский актив.

В начале 1941 года осоавиахимовцы Москвы собрали совещание и обсуждали свои проблемы. Заговорили о лыжах. У нас ведь полгода кругом снег да снег. Как воевать без лыж? Как ходить, если крепления на них «летели пачками»? А что такое лыжи без креплений? Дрова. Или вот другая проблема: зимние маскхалаты. Они были такие маленькие, что годились только для «юнармейцев» или поварят. На шинель их не натянуть – малы.

Выступивший на совещании начальник отдела военного обучения Осоавиахима майор Кузнецов поделился с товарищами по оружию впечатлениями от увиденного на смотре одной районной организации. Майор сказал: «Много допустили словесности за счет личного показа и отработки одиночного бойца. Извращали команды – вроде того что „приставь заднюю ногу“, тогда как у человека есть только правая и левая нога. Откуда-то еще нашли заднюю ногу».

Читатель, незнакомый с лексикой офицерского состава того времени, возможно, потребует разъяснения сказанного. Я, к сожалению, данной лексикой тоже не владею. Единственное, что приходит мне на ум, так это то, что, по мнению майора, во время показательных занятий командирами было потрачено непростительно много времени на объяснение осоавиахимовцам элементарных требований «Строевого устава». Впрочем, на своем переводе я не настаиваю. Да и не в этом дело. Главное другое, то, что по части анатомии майор был абсолютно прав. Нет у человека задней ноги – Бог не дал.

Интерес, с точки зрения нашей боеспособности накануне войны, представляет и другое наблюдение майора. «Один из командиров, – рассказывал Кузнецов взволнованному залу, – делает показ по команде „Делай, как я!“, а сам, поворачиваясь кругом, делает недоворот, неправильное положение ног и падает».

Для «смотра» картина, скажем, не самая достойная, и чтобы поддержать свой авторитет, командиру, запутавшемуся в собственных нижних конечностях, как посчитал майор, следовало сказать осоавиахимовцам, что он показал им, как не надо делать поворот, и сделать его снова и правильно, но тот, видно, растерялся, ничего не говоря, стал показывать поворот еще раз и снова упал.

На этот раз осоавиахимовцы развеселились от души. Стали в соответствии с командой «Делай, как я!» повторять экзерсис, падать и задирать ноги вверх. В общем, все получилось очень мило и весело. Всегда бы так, да война, подлая, помешала.

Москвич того времени ценил юмор и впечатления. До инфаркта болел он за футбольную команду, не расставался с шахматами, часами мог стоять за билетами в кино, цирк, театр. Он любил балет и оперу. Имена Ивана Семеновича Козловского, Сергея Яковлевича Лемешева знали все. Козлинистки и лемешистки враждовали между собой, как болельщики «Спартака» и «Динамо». Поклонницы приставали к Норцову (он пел Онегина): «Ой, Пантюша, у Вас пальчик свободен, можно подержаться?»… Москвичи собирали большие тяжелые пластинки с записями опер, фотографии своих любимцев. На оперные темы сочиняли анекдоты, на операх изучали историю. Жизнь египетских фараонов, французских гугенотов, венецианских мавров, русских раскольников, испанских цыган, быков и тореадоров можно было познавать в театре легко и не без удовольствия. К тому же и запоминалась она лучше, чем выученная по учебнику.

Может быть, теперь это покажется странным, но почему-то в те годы не всегда оперу передавали по радио целиком. Иногда транслировали второй акт, а о первом рассказывали, как в наше время рассказывают о первом тайме футбольного матча. Полагали, наверное, что главное в опере сюжет.