Крушение надежд

Она посмотрела с непониманием:

— Кто возвестил?

Рупик теперь любил повторять друзьям библейскую легенду, он пояснил:

— Голос Бога возвестил. Слышала о праведном старце Ное?

— О Ное? Это который спас «всякой твари по паре»?

— Да, но почему он это сделал? Он услыхал голос Бога, велевшего ему строить ковчег. Ной не спрашивал Бога зачем, но построил, а потом спасся. Вот и я думаю, что Бог послал мне такой сигнал: спасайся!

— Рупик, ты что, стал религиозным?

— Ой-ой, как тебе сказать? Я нахожу, что в Библии очень много верного. Раньше я думал, что образованный и интеллигентный человек не может быть религиозным, теперь я думаю, что образованный интеллигент не может не быть религиозным.

Лиля не знала, что сказать, пораженная его рассуждением, только думала: до чего довели его страдания, с такой светлой головой он стал искать утешения в религии. Ей хотелось спросить, что он теперь будет делать, но он предупредил вопрос:

— Я скажу тебе по секрету, как хорошему давнему другу: мы с Соней решили уезжать в Америку.

— В Америку?.. — Лиля растерялась от такого признания.

— Ты помнишь Евсея Глинского? — О, она хорошо помнила, как он ее изнасиловал. Рупик продолжал: — Евсей бросил кафедру в Саранске и уехал в Америку, теперь он там процветает, пишет, что сдал экзамены, работает доктором, много зарабатывает, купил дом. Понимаешь, целый дом, а! Если он пробился, я тоже сумею пробиться. Америка — страна возможностей.

Чтобы подбодрить его, Лиля воскликнула:

— Рупик, это прекрасно! Я уверена, что с твоим знанием языков и медицины ты добьешься еще большего успеха в Америке, чем Евсей. Там ты больше пригодишься.

— Вот и я так думаю. Спасибо, что поняла меня правильно. Если хочешь, я могу дать тебе почитать письма Глинского. Кто знает, может тебе тоже пригодятся в будущем сведения об Америке.

Лиле хотелось ему сказать, что и она решает такой же болезненный вопрос, но не стала взваливать на него свои проблемы:

— Да, я с удовольствием почитаю эти письма.

Он вынул из портфеля перевязанную папку:

— Отдашь потом мне или Фернанде.

Лиля спросила:

— Но мы еще увидимся?

— Может быть.

Расстроенная, она подошла поцеловать его, он подставил ей небритую щеку, сказал:

— А знаешь, я ведь был влюблен в тебя на первом курсе.

— Почему же ты мне этого не говорил?

— Почему не говорил? Боялся, что ты не захочешь встречаться со мной.

Дома Лиля, вся в слезах, рассказывала о прощании с Рупиком. Это было так грустно, что все слушали, опустив головы. Она добавила:

— Он сказал мне по секрету, что собирается уехать в Америку. Только просил не распространять это.

Павел грустно сказал:

— Какая потеря для всех нас! Мы даже не можем себе представить, что мы теряем в лице профессора Лузаника. Вот пример настоящего российского «горя от ума», коммунисты захотели его выжить потому, что этот еврей умнее. Как не вспомнить финальную реплику Чацкого? «Пойду искать по свету, где оскорбленному есть чувству уголок. Карету мне, карету!» Оскорбленное чувство — вот что случилось с нашим замечательным ученым и другом Рупертом Лузаником. До каких же пор это будет продолжаться в России?

113. Московский дворик

Московская улица Петровка — одна из самых старинных, она существует с XIV века и названа в честь Петровского монастыря, когда-то стоявшего на возвышении вдали от города. От монастыря она шла вдоль реки Неглинной до самого Кремля, в те поры еще деревянного. Посередине Петровки имеется Столешников переулок, там с XVII века жили ткачи, изготовлявшие «столешники» — скатерти, а на другой стороне располагается улица Кузнецкий мост, где жили кузнецы и конюхи, а мост был перекинут через Неглинку. С XVIII века обе улицы застраивались большими зданиями, но в глубине застроек сохранялись небольшие дворы — дворики.

Один из двориков Петровки находился между Столешниковым переулком и Кузнецким мостом. В глубине его долго стоял четырехэтажный обшарпанный кирпичный дом с небольшой вывеской «Поликлиника № 6». Поликлиника была в системе немногих платных, больные должны платить за визит двадцать рублей. Деньги небольшие, но все-таки плата, за которую их консультировали более опытные врачи на почасовой работе.

Рупик Лузаник подал заявление об уходе с кафедры со следующего учебного года и стал искать работу. Сначала он пытался найти должность научного сотрудника, но ему везде отказывали как еврею. Он наглотался много горьких обид и устроился работать консультантом в поликлинику № 6. Работа была намного ниже его квалификации, его прежнего положения и с заработком в несколько раз меньшим, но она служила ему как временное прикрытие до получения разрешения на выезд. Нельзя было терять непрерывность врачебного стажа, надо было хоть что-то зарабатывать и не числиться «тунеядцем», за это могли наказать, особенно решившего уехать. К тому же евреи — его прежние частные больные — продолжали звонить ему и приглашать на домашние визиты. Их гонорары тоже поддерживали Рупика.

Сидеть на приеме в поликлинике ему было скучно. Он привык быть окруженным коллегами, разъяснять, показывать, читать микролекции. Но что делать? Приходилось терпеть.

В один из первых дней в кабинет зашел доктор, высокий, средних лет, улыбнулся:

— Пришел познакомиться с новым сотрудником. Я хирург поликлиники, Цалюк, Михаил. А вы профессор Лузаник? Слышал о вас много хорошего.

Руперт его не знал, разговаривал сдержанно-вежливо. Он опасался, что Цалюк станет расспрашивать, как и почему он перешел с кафедры в забытую богом поликлинику, ему не хотелось рассказывать об этом незнакомому человеку. Но Цалюк был очень корректен, ничего не спрашивал, произвел на него приятное впечатление. Уходя, сказал с улыбкой:

— Если у вас будут организационные вопросы, обращайтесь ко мне. Я здесь давно работаю, а к тому же я секретарь партийного комитета поликлиники.

Это испортило впечатление: слова «секретарь партийного комитета» были для Рупика, как красная тряпка для быка. Он нахмурился и попрощался холодно.

Он теперь всегда был хмурым. Как только среди друзей прошел слух о его желании уехать в Израиль, почти все прекратили общение с ним. Людей охватил страх, потому что КГБ следил за всеми, желавшими уехать, и такие контакты могли навредить. Лиля Берг была чуть ли не единственная из старых друзей, кто еще смело звонил и беседовал с ним. Ей он сказал, что перешел на работу в поликлинику № 6, и она с грустью сказала об этом Алеше.

Алеша поделился с Моней рассказом о судьбе Рупика и закончил:

— Представляешь, после всех достижений он теперь работает в шестой поликлинике. Говорят, стал нелюдимым, замкнулся, друзья оставили его, боятся с ним общаться.

Моня переспросил:

— В шестой поликлинике? Так ведь там работает наш с тобой приятель Миша Цалюк. Мы должны их свести. У них почти одинаковые судьбы, они сойдутся. Поедем туда.

К концу рабочего дня оба неожиданно появились в кабинете Рупика:

— Мы были рядом, зашли просто так. Если не возражаете, пойдемте поужинать куда-нибудь рядом. Например, в «Арарат», там хорошие чебуреки.

Рупику было тоскливо, он обрадовался, увидев Алешу, но Моню еще не знал:

— Ой-ой, в чебуречную? Ну, что ж, я с удовольствием.

Моня добавил:

— Я сейчас пойду позову Мишу Цалюка, нашего хорошего знакомого.

Рупик насторожился, ужинать с секретарем парткома ему не хотелось. Алеша заметил промелькнувшее выражение недовольства на его лице и кратко рассказал ему:

— Помните историю спасения академика Ландау? Так вот, хирург Цалюк — это как раз его спаситель. Он вообще замечательная личность, мало того что прекрасный врач, он герой-фронтовик, большой знаток еврейской истории, очень добрый и порядочный человек.

Рупик хотел спросить, как же порядочный оказался в партии, но вспомнил, что его друг Ефим Лившиц тоже член партии и промолчал. Рассказ о Цалюке даже заинтересовал его.