Иван Молодой. "Власть полынная"

Больше Борецкий уже ничего не помнил.

Он стоял, прислонившись к дереву, когда подъехал Холмский. Увидев Дмитрия, удивился:

- Вон кого полонили, самого боярина Борецкого, второго воеводу… К государю Ивану Васильевичу на допрос его повезём…

Известие о смерти сына Марфа Исааковна получила от бежавших с Шелони новгородцев. Не выла, зубы сцепила, стерпела. На Совет господ явилась лютая, волосы космами вылезли из-под повойника. Откинула полу епанчи [23], уселась в кресло напротив архиепископа, из груди только хрип раздался. Ни к кому не обращаясь, зло повела по палате очами:

- Дождались? Кто Казимера в воеводы назвал, кто намерился своими силами Москву сломить? Аль запамятовали, как похвалялись сорок тысяч ратников выставить? А я взывала кликать Литву, без Литвы Москву не одолеть! Эвон как московиты разорили наши земли, сколь беженцев за стенами новгородскими защиты ищут! Поди, пол-Руси укрылось!

Иван Лукинич поёжился, кашлянул:

- Охолонь, Марфа Исааковна, аль нам ноне не горько? Сама ведаешь, в каждый дом горе ворвалось.

Борецкая подскочила:

- Меня утешаешь? Ты, Иван Лукинич, с Москвой давно заигрываешь! Мне ль забыть, как ты перед великим князем Иваном Молодым разве что не стлался! - И вздрогнула, словно горячая лошадь под хлыстом. - Его, волчонка, с дьяком московским Фёдором из города гнать надлежало, а ты, Иван Лукинич, улещал. Вот и доулещался… Ты сказываешь, горько в каждом доме, горечь полынная. Да не то горько, что мужики полегли, сына моего Митрия убили, горько, что Новгород волю свою теряет… В сполох надо бить, посадник, всем на стены встать. К этому взываю! Не желаем хомут московский на себя надевать!

- Ох-ох, Марфа Исааковна, уймись. - Архиепископ постучал по полу посохом. - Я ль не просил, требовал великим князьям московским не противиться!

- Ты, владыка, не Москвой, Новгородом выбран, так и служи новгородцам. Коли б ты свой владычный полк не упрятал под широкую рясу, а на рать послал вместе со всеми новгородцами, то и не случилось бы такого позора на Шелони.

Поднялась, метнув на архиепископа злой взгляд, и покинула палату.

Нависла гнетущая тишина. Не стыдясь слез, заплакал боярин Никулич. Опустил голову Феофил. Но вот поднялся Иван Лукинич.

- Владыка, в беде Великий Новгород. Ещё николи не испытывали такого позора новгородцы. Отвернулись от нас наши великие предки, творившие подвиги. Ты, владыка, саном облечён, и тебе щитом Новгороду стать надобно. Не могут новгородцы сегодня Москве противостоять. Поклонимся государю московскому.

Вставали члены Совета господ, одни тихо, другие громко повторяли:

- Поклонимся!

- И тебе, Иван Лукинич, вместе с владыкой переговоры с Москвой вести.

Глава 11

Там, где прошли московские полки, обезлюдела земля Новгородская. Кто смертью пал на поле ратном, кого в полон угнали, а какие, словно от ордынцев, по глухим лесам укрылись.

В запустении Руса и Яжелбицы, куда Иван Третий велел привезти молодого Борецкого. Везли воеводу, видел он разруху и безлюдье, и не страх его одолевал, а гнев. Поэтому, когда встал он перед государем московским, не было у него боязни. Только веко одно нервно подёргивалось.

В просторном великокняжеском шатре увидел Борецкий Ивана Третьего. Тот стоял на пёстром ковре и пристально разглядывал Дмитрия.

Борецкий слегка поклонился и остался стоять у входа. Иван сам подошёл к нему, сурово спросил:

- Ты, боярин Борецкий, был вторым воеводой в Шелонской битве?

- Я, великий князь, - с достоинством ответил Дмитрий.

Борецкий впервые видел перед собой московского князя. Был он не выше Дмитрия, с тяжёлым крупным носом и чуть нависшими бровями, небольшой бородой, слабо тронутой сединой. Было в ту пору московскому князю немногим больше тридцати. У Борецкого мелькнула мысль, что Иван Третий старше его лет на десять…

А государь московский, насупившись, надвигался на него.

- Почему ты не именуешь меня государем, как величают меня московские бояре?

Дмитрий отшатнулся: взгляд князя Московского был ужасен. Борецкий ответил с достоинством:

- Может, ты для них и государь, но для меня, боярина новгородского, князь Иван. И да будет тебе известно, в нашем вольном городе нет великих князей. Мы их и призывали, мы их и изгоняли за ненадобностью.

Побагровел Иван Третий, ладони в кулаки сжал.

- Дерзко говоришь, воевода. Таким от меня помилования не жди.

Но Борецкий оставался недвижим.

- Говорят, вы, Борецкие, главные супротивники власти великих князей московских? От вас всё неповиновение исходит?

- Это так, князь Иван. Новгород Великий Суду господ подвластен, а не московским великим князьям.

- А грамота договорная не от вас ли, Борецких, к королю польскому и великому князю литовскому исходила?

- Истину сказываешь, князь Московский, я эту грамоту договорную Казимиру возил. И мать моя меня на то благословила. Однако Казимир потребовал заручиться согласием веча.

Иван Третий зубы сцепил, кулак на Борецкого поднял. Вот-вот ударит. Но вдруг руку опустил, спросил уже спокойней:

- Готов ли ты, холоп, признать меня государем? И признают ли это новгородцы?

Дмитрий прищурил глаза:

- Я не холоп, князь Иван, и для меня ты не государь. А как новгородцы о том мыслят, у них и спросишь.

Иван Третий подал знак, подбежали оружные дворяне.

- Казните холопа!

Пройдя по Двине, воевода Тютчев повернул на Устюжну. Шёл не торопясь, с передышками. Любил вперёд, в авангард, выставлять отряд дворян. Конные, хорошо оружные, они расчищали путь.

В землях двинских новгородцы не слишком и сопротивлялись, особенно когда узнали, что московские полки уже под Новгородом…

Потерпев поражение на Шелони, часть новгородских ратников оказалась пленённой, часть погибла, а часть под прикрытием владычного полка укрылась за новгородскими стенами.

Среди взятых в плен и казнённых оказался второй воевода Дмитрий Борецкий. Пленили и главного воеводу Казимера. А третьему воеводе, Василию Селезнёву, удалось вырваться из окружения. Он провёл часть ратников мимо Новгорода, переправился через Мету, обмелевшую в эту засушливую пору, и двинулся на Устюжну.

Воевода Селезнёв был убеждён, что переждёт лихолетье на Двине, пополнится людьми и продовольствием.

Не доходя до Устюжны, новгородцы решили сделать трёхдневный привал. Не знал воевода Василий Селезнёв, что в эту пору к Устюжне подошли ратники воеводы Тютчева. Они остановились, выжидая, когда Новгород окажется в осаде, чтобы пойти на помощь московским полкам.

Вызвав Саньку, старшего из дворянского отряда, Тютчев велел ему расчистить дорогу.

Опустив повод, Санька ехал, задумавшись. Он и предположить не мог, что опасность совсем рядом и новгородцы устроили авангарду засаду. Дворянский отряд едва оказался на лесной дороге, как из-за деревьев выскочили новгородцы и взяли конных в топоры. Закричали первые раненые, звон металла и конское ржание раздались в лесу.

Рванулся Санька к Селезнёву. А тот уже сам на него коня правит, кричит зло:

- Новгородцы, не щади московитов!

И насел на Саньку. Видит тот, что воевода опытный воин. От первого удара увернулся, и кто знает, спасся бы Санька от второго, если бы конь под ним не сделал свечку. Изловчился Санька, перегнулся и наотмашь ударил новгородца. Залился воевода кровью и сполз с седла…

В коротком бою не выстояли дворяне. Многие полегли на той поляне. Свалив Селезнёва, Санька с оставшимися пробился через кольцо новгородцев.

Ночами Новгород освещали пожары. Горело ополье. Загородные усадьбы и избы пожирал огонь. С грохотом рушились бревенчатые строения, рассыпались множеством искр.

С высоты городских стен жители взирали на всё с горечью. Говорили, сокрушаясь:

- Сами строили, сами жжём!

- Коли не нам, так и не московитам… Борецкая из палат не выходила, даже на подворье не появлялась. Закрылась в горенке, молилась перед распятием. Молилась за упокой души убиенного Дмитрия, молилась за поруганный Новгород.