Тимур. Тамерлан

   — В обмен на то, чтобы я ничего не делал!

   — Не так, мы хотели, чтобы ты действовал разумно, не навлекая гнев чагатайский на тех, кто ещё не сделал своего выбора. Есть люди, которые живут и думают медленнее тебя.

Маулана Задэ всплеснул руками:

   — Но сколько же можно ждать! Я не могу вечно зависеть от мнения людей, желающих, с одной стороны, быть сербедарами, а с другой стороны, не желающих помнить, что сербедар означает висельник. То есть человек, идущий на всё, рискующий всем ради достижения благородной цели.

Джафар ибн-Харани, тяжело вздохнув, сказал:

   — И от этих людей ты бросился к другим, ты свёл дружбу с Абу Бекром.

   — Свёл.

   — Но он же простой неграмотный трепальщик хлопка.

   — Но при этом умный, решительный и бесстрашный человек. Его авторитет среди ремесленного люда непререкаем.

   — Это-то и плохо, — пробормотал про себя верховный мераб.

Хозяин дома продолжал:

   — А Хурдек и-Бухари?

   — Что Хурдек и-Бухари?

   — Ты не можешь не знать, что это за...

Маулана Задэ рассмеялся:

   — Разбойник, обыкновенный разбойник с большой бухарской дороги. Вернее, нет, не обыкновенный, он великолепный, неуловимый, хитроумнейший разбойник. Из лука он стреляет лучше всех в Мавераннахре!

Джафар ибн-Харани недовольно поморщился:

   — Но это же...

   — Я ещё не всё о нём сказал. Прошу заметить, что стрелы свои он выпускает только в чагатаев.

   — А в кого он будет их выпускать, когда чагатаев не станет? — опять себе под красный нос проговорил верховный мераб, но на этот раз Маулана Задэ отлично расслышал его слова. Удивление отразилось на его непривлекательном лице.

   — Вот вас что заботит!

Сухощавый старик качнулся на месте, скрипя закостенелыми суставами.

   — Не гневайтесь, верховный смотритель арыков и каналов. Не станем углубляться в будущее, это бесполезно, как и размышление о вреде, который могут принести шипы ещё не выросших роз.

Али Абумухсин, лучше других видевший, насколько близко подошёл разговор к обрыву ссоры, вмешался с несвойственной ему торопливостью:

   — Верно, верно. Сначала надо выгнать чагатаев.

   — В этом мы едины. Речь, по-моему, идёт только о цене, которую придётся за это уплатить, — сказал ковровщик Джавахиддин.

Маулана Задэ опять потянулся к чашке с щербетом.

   — Если кто-то хочет узнать, что думаю на этот счёт я, то вот что скажу: любой ценой!

Среди присутствующих преобладали люди купеческого сословия, а те, кто не были купцами, всё равно отлично умели считать деньги. Для них это заявление было совершенно неприемлемым и по сути, и по форме.

   — То есть как — любой ценой?

   — Не понимаю, у всякой вещи есть цена...

   — Так не бывает!

   — Так нельзя!

Маулана Задэ эта вспышка беспредметной алчности явно забавляла.

   — Я хотел сказать, что за такое дело, как изгнание чагатаев из Мавераннахра, можно заплатить сколько угодно денег, всё равно сделка окажется выгодной.

Джафар ибн-Харани подлил гостю сладкого напитка:

   — Твои слова выглядят слишком расплывчатыми, отвлечёнными, а мы — люди земные, мы все привыкли щупать руками.

   — Но ум ведь тоже на что-то дан человеку Аллахом, в его возможностях ощупать то, что не в силах ощутить самые тонкие пальцы.

   — Это всё слова.

   — И это говоришь ты, о учитель, сам учивший меня приёмам словесного убеждения?

   — Учил, не скрою, и вижу, что усвоил ты многое, но не совсем правильным образом применяешь усвоенное.

Маулана Задэ развёл руками:

   — Послушай, сейчас мы не станем обсуждать, по скольку тысяч дирхемов каждый из достойнейших граждан Самарканда, присутствующих здесь, должен будет внести на... чтобы в конце концов сбросить ненавистное владычество. Важно, чтобы все поняли — без этого не обойтись. Воистину, это важно. — Маулана Задэ провёл руками по своей редкой бородёнке.

Али Абумухсин пристально смотрел на своего ученика, как бы стараясь понять, что всё-таки у того на уме.

   — Но цена — это не просто кошель с монетами.

Маулана Задэ ответил пристальным взглядом на пристальный взгляд.

   — А что ещё?

Мулла вздохнул, он собирался с силами, он был неуверен, что стоит заводить этот разговор.

   — Я слушаю с вниманием и почтением, о учитель!

   — Ты пришёл на нашу встречу в облачении шиитского дервиша.

Маулана Задэ в подтверждение этих слов поднял колпак, лежавший рядом с коленом.

   — Но ходят слухи — я буду рад, если они окажутся злонамеренными, — что и другие дервиши, не только шиитские... проще говоря, болтают, будто ты знаешься даже с марабутами [34].

Ни для кого из гостей сказанное не было новостью, но повергло всех в оцепенение.

   — Что ты скажешь на это, Маулана Задэ?

Положив треугольный колпак на место, молодой гость медленно похлопал себя ладонями по рябым щекам.

   — Скажу, что Самарканд — большой город и в базарной толпе здесь можно встретить кого угодно.

Али Абумухсин усмехнулся:

   — Думаю, ты сам понимаешь, что твой ответ выглядит уклончивым.

   — Понимаю. И дам другой, но уже готов к тому, что и он вам покажется не слишком прямым.

   — Но тем не менее говори.

   — Я всем сердцем ненавижу чагатаев.

Помощник городского казначея вытащил изо рта мундштук кальяна и сказал:

   — Понимаю, из этих слов следует непременный вывод: для того чтобы чагатаев прогнать, наш гость готов пойти на союз с кем угодно, даже с марабутами.

Маулана Задэ обвёл присутствующих немигающим взором.

   — Хоть с самим шайтаном.

   — Вот разговор о цене и закончен, — прошептал верховный мераб и опять скрипнул суставами.

Туго соображающий ковровщик Джавахиддин вмешался в разговор и забормотал, пытаясь заглянуть в глаза то хозяину дома, то помощнику казначея, то верховному мерабу:

   — Но ведь я слышал, что марабуты — убийцы. Все до единого. И ещё я слышал, что они водили дружбу с самим Старцем Горы [35].

   — Вы правы, благородный Джавахиддин, — улыбнулся Маулана Задэ, — но Старца Горы монголы давно повесили за ноги, а его ассасинов [36] рассеяли. Марабуты, весь их таинственный орден, дико ненавидят всех монголов, хоть чагатаев, хоть ордынцев, не будем же это ставить им в вину.

Абсолютное молчание было ответом на эти слова.

Глава 10

ЯМА

(Продолжение)

Что может сниться человеку, лежащему на дне затхлой глиняной ямы, облепленному кровососущими паразитами и собственными испражнениями, потерявшему счёт погибшим друзьям и счёт дням, что может сниться такому человеку?

Тимуру снилась бабушка.

Они сидят рядом возле очага в полутёмной юрте, больше никого нет. Ни рядом, ни, кажется, во всём белом свете. Бабушка медленно и тщательно сшивает кожаной ниткой два куска овчины и ведёт рассказ. Голос у неё хрипловатый, мужской, но, несмотря на это, ласкающий детское сердце. Рассказ, это Тимур знает точно, касается его. Весь, от начала и до конца, посвящён ему. И это даже не рассказ, а длинное, подробное предсказание. По ходу этого рассказа о будущем Тимур то ужасается, то трепещет, то удивляется. Не может быть, чтобы именно ему досталась такая необычайная и возвышенная судьба. Да, именно она, бабушка, раньше всех, раньше шейха Шемс ад-Дин Кулара рассмотрела в своём внуке нечто необыкновенное. Раньше святого отшельника Амир Халала, раньше всех предсказателей и пророчиц.