Голубая дама

— Пообедаем со мной, — предложила я. — У меня сегодня на обед редкий фрукт — картофель. Ела когда-нибудь?

Картофель не очень занимал Аврору.

— Не скажешь? — разочаровалась она. И, пристально посмотрев на меня, сама себе ответила; — Я тебя знаю. Не скажешь.

В полном одиночестве, изредка прерываемом посещениями моей верной Аврорки, увлеклась я чтением книг. Прочла «Думы» Кондратия Рылеева. Как храбро мыслил этот человек! И по книжечке его могу я уследить, как мыслит Юрий Тимофеевич. Многие места у него отчеркнуты. К примеру, из «Думы о Волынском»:

А строки:

отчеркнуты трижды. И тремя же чертами отчеркнуты вещие слова, какие читаешь, а мороз пробегает по коже:

И не хочется, а поддаешься колдовству этих слов! И вправду задумаешься, кто же здесь душегуб. Но обо всем этом следует поразмыслить. Я не Аврорка, которая чувствует в унисон очередному своему предмету.

Новый визит мадам Толстопятовой изменил на некоторое время ровность моей жизни. Нечего и говорить, что эта дама не посчиталась ни с какими доводами лакеев и служанок. «Ко мне это относиться не может», — коротко бросила она.

С порога мадам объявила, что пришла проститься, поскольку «Мы с супругом зачислены в сопроводители».

«Как не похвастать!» — подумала я и довольно прохладно поздравила ее с достижением желаемого.

Но тут же поняла, что недооценила нашу мадам Сплетню. Варвара Аристарховна явилась не только похвастать.

— Нас с мужем в жестокую тревогу привела ваша болезнь, тем более, — здесь и без того недобрые ее глазки засверкали злыми точечками, — тем более, нам известно, что вы холеры не боитесь… — Варвара Аристарховна приостановилась и после небольшой паузы добавила: — Весьма храбро и далеко плаваете.

Каким путем могла она узнать? Краска бросилась мне в лицо. Второй раз госпожа Толстопятова наносит мне чувствительный укол. Но сегодня я, кажется, не потерялась.

— Не боюсь холеры, — возразила я. — Боюсь язвы сибирской.

Мадам Сплетня не растерялась тоже:

— От любой напасти лучше держаться подальше. Как в старину говаривали: «Не подставляй ногу, на самого спотыкачка нападет».

Только теперь я поняла причину, приведшую ко мне Варвару Аристарховну.

Видно, и сама она поопасалась злоязычия своего. Задумала ценою сохранения моей тайны выторговать у меня молчание.

— Нет, — снова возразила я. — Уж чего бы там ни было, я ни в какие сговоры не вступаю… Особо с язвой сибирской.

Я выбралась из своего заточения. Много езжу верхом. Часто — на гору. Внизу под обрывом раскачивается на воде знакомая лодка-долбленка. Узнать бы, кто ее хозяин. Заметил ли он, что лодка исчезала на двое суток.

Ах, какие это были дни! Что бы ни случилось далее, а они останутся со мной! Их никто у меня отнять не в силах. Спасибо тебе, долбленка! Пусть бережно покачивают тебя прозрачные воды.

Сегодня довелось прочесть заключительные главы знаменитого романа Александра Сергеевича Пушкина «Евгений Онегин».

Как легко откладываются в памяти, словно врезаются в нее, соловьиные строки поэта.

Много всколыхнула во мне история пушкинской Татьяны. Ведь Пушкин писал ее отчасти все с той же Наташи Апухтиной-Фонвизиной, моей любимой подруги.

Ах, Наташа, Наташа! Нет, как хочет Николай Артемьевич, а я должна написать тебе… Однако расскажу все по порядку.

Утром посетил меня сверкающий гвардеец. Впрочем, он уже не гвардеец, хотя и носит гвардейский мундир. Бывший поручик лейб-гвардии кавалерийского полка граф Броницкий Григорий Львович переведен тем же чином в инфантерию и отправлен к нам для продолжения службы.

Виной тому, как повествовала всезнающая Аврорка, постоянные дуэли. Поводы для них были самые ничтожные — чье-либо невоздержанное слово, косой взгляд, невежливый ответ. А когда не встречалось на пути ничего подобного, дуэлянт сам прилипал к кому-либо.

«Вы, кажется, желали меня оскорбить?»

«Что вы, граф!»

«Вы хотите выразить — я такой чурбан, что не чувствую».

«Что вы изволите говорить! Это даже странно…»

«Ах, я еще и странен!..»

«Но извините, граф…»

«Не принимаю никаких извинений…»

Чуть ни каждодневно имя графа поминалось в связи с громкими скандалами. Лишь высокие покровители спасали его от тяжелых наказаний. Но вот наступил такой день, когда поручик дрался на трех дуэлях да еще на четвертой секундантом.

— Представляешь! — воскликнула Аврорка. — Он, кажется, даже кого-то убил. — И косы ее при этом восхищенно подпрыгивали.

Но и здесь он, вероятно, избежал бы наказания, если бы не любовная интрига с супругой какого-то очень высокостоящего лица.

Граф превзошел все мои ожидания. Подлинно гвардейское великолепие! Марс и Аполлон вместе. Правда, голову держит слишком высоко, как будто подбородок покоится на невидимой подставке. Но лицо тонкое и выразительное.

Где-то в глубине души я опасалась, что дуэлянт окажется одним из светских болванчиков. А глупый мужчина, по-моему, особо неприятен для дамы. Но поручик оказался не глуп и держался с той светской, изысканной свободой, какая располагает к непринужденному общению.

Остроты, каламбуры, эпиграммы, светские истории так и сыпались с его языка. К тому же у него был свой конек — отечественная история. Когда он успел между своими романами и дуэлями столь досконально познать ее — трудная загадка. Но обращался к ней часто, и всегда к месту, всегда избегал тривиальностей. Особо начинен был историческими анекдотами. И сверх этого вызывало приязнь, что граф ни в чем не выхвалялся, а когда я попыталась перевести разговор на его дуэли, только ответил:

— У нас в лейб-гвардии егерском полку один рядовой стихи слагал. Так он на мои похождения экспромтом отозвался:

Тихий был солдат, но стихи писал на изумление! Женей Баратынским звали…

За чашкой кофе мы просидели гораздо долее, чем требует первый визит вежливости…

Уходя, граф оставил мне презент — заключительные главы «Евгения Онегина».

Там все совершенно, все прекрасно. Но с особым трепетом прочла я сцену объяснения Татьяны с Онегиным. Ведь подобное объяснение произошло когда-то между моей Наташей и человеком, в сбое время покинувшим ее в костромской глуши. Они также через годы повстречались на балу, где блистала Наталья Дмитриевна Фонвизина, жена заслуженного и израненного в сражениях генерала. И он, прельщенный ее зрелой красотой, ее новым положением в свете, стал преследовать ту, которую когда-то отверг, и получил горячую отповедь. Наташа рассказывала мне, что эта история была известна великому поэту. Пушкин поэтически оживил ее.