Держава (том третий)

— Ну вот! — рухнул на низенький табурет доктор. — Нам столько раненых привезли, что лазаретного транспорта недостаточно будет.

— К военным надо идти просить. Пущай имущество со своих повозок поскидают, а раненых возьмут, — подсказал опытный бородатый санитар.

— А ты бороду укороти… И язык, — неожиданно ожесточился доктор. — Без твоих советов разберусь как–нибудь, — поднявшись, неинтеллигентно пнул ногой табурет. — Куропаткину ступай говори, чтоб воевать научился. И борода твоя дурацкая, чуть наклонишься, в рану оперируемому лезет, — сбрасывал доктор нервы.

— А язык? — заинтересовался вдруг санитар.

— Тьфу! Пропасть тебя возьми, — по–старушечьи взвизгнул доктор. — Язык вообще как–нибудь скальпелем подрежу, — нормальным голосом закончил диалог.

Приняв решение, сбросил халат и заскользил по насту к штабной палатке.

— Идите вы к чёрту, господин коллежский секретарь, — раздосадованный отступлением, послал доктора полковник.

— Это штабс–капитан по военному, — расхорохорился врач. — Не дадите повозки — вызову на дуэль, — наповал сразил полковника.

Отсмеявшись, тот приказал помочь доктору с транспортом.

Через несколько часов суеты и ругани, лазаретские подводы, скрипя по мёрзлой дороге, двинулись на новое место стоянки.

Натали ехала на второй подводе и, как могла, успокаивала лежащего раненого солдата.

— Холодно, сестричка, — жаловался он.

Натали сняла с себя пальто и укрыла умирающего.

— Холодно, — шептали его губы. — Ох, как холодно…

Сестре милосердия было не только холодно, но тревожно и грустно.

Как нарочно, заблудились. Начинало темнеть. Повозочные с трёх первых подвод ушли вперёд, осматривать путь.

«Как они видят эту дорогу? — отвлёкшись на минуту от начавшего бредить раненого, задумалась Натали, оглядывая покрытое снегом поле с многочисленными канавами и торчащими по их краям стеблями гаоляна. — Тоска и печаль, — подумала она и вздрогнула, наткнувшись на пустой взгляд умершего солдата. — И СМЕРТЬ…»

С середины февраля бои шли по всему фронту. Японцы медленно, шаг за шагом теснили русские войска.

Вечером, когда наступило затишье и офицеры собрались попить чаю, отогнув край крапивного мешка, имитирующего дверь, в шалаш из снопов гаоляна просунулась голова, и, дохнув свежим запахом китайского самогона, произнесла:

— Ваши благородия…

— Служивый, ты весь заходи, чего помещение выстуживаешь, — сделал замечание казаку сидевший у входа Рубанов.

— Здорово дневали, станичники, — растерялся посланец полкового командира, и покрутил башкой с тёмными глазами и светлым чубом из–под чёрной папахи, ухарски сдвинутой на правое ухо.

Не найдя угол в круглом шалаше, перекрестился на отблеск света из печурки у потолка и доложил:

— Там вас к полковнику срочно кличут.

— Совсем залягали нас. Нет казакам покоя, — деланно вспылил, погладив эфес шашки Кусков, до сих пор находившийся под впечатлением боя.

Простуженный Ковзик, накинув на тулуп бурку, сипло скомандовал:

— Господа! На выход.

В палатке полковника находился начальник штаба Деникин.

— Вот, Антон Иванович, лучшие мои офицеры, — по очереди представил пришедших. — А это герой сегодняшней атаки вольноопределяющийся Кусков, — улыбнулся полковник.

— Господа, усаживайтесь как–нибудь, — указал на покрытые мешками пучки гаоляна Деникин.

И подождав, продолжил:

— Вашей сотне предстоит провести рейд к востоку от сегодняшнего бивака и записать, какие наши полки — где находятся. В боестолкновения с противником желательно не вступать. Главное — разведка. Ранним утром — с Богом, — коротко кивнул вскочившим с импровизированных кресел офицерам.

— Неразбериха с этим отступлением полнейшая, — как–то не по военному, посетовал командир полка.

Ранним утром, после короткой молитвы, в боевом порядке, выставив в авангарде и с флангов дозоры, сотня лёгкой рысью вышла в рейд.

Пройдя с десяток вёрст и переписав встреченные подразделения, услышали впереди стрельбу.

— За мной! — хрипло крикнул Ковзик, устремляясь на звуки выстрелов.

— Бой за деревушку идёт, — пришпорив коня, догнал его Рубанов.

— Что за деревня? — скорчил гримасу подъесаул и громко чихнул.

— Будь здоров, господин штабс–ротмистр, — пожелал здоровья начальству. — А деревушку запиши как Юхуантунь… Во–первых, звучит не слишком скабрезно, а во–вторых — какая разница. Всё равно скоро отступим, — пессимистически плюнул в сторону образовавшейся от взрыва воронки. — Гой ты еси, не путать с ети, Олег Владимирович… Чуешь, как пульки над головой воробышками чирикают, — попытался подбодрить несколько растерявшегося вольнопёра, и натянул удила, увидев бегущего к ним пехотного офицера с наганом в руке. — На чужой огород, что ли заехали? — всё же сумел вызвать слабую улыбку на лице Кускова.

— Господа, — запыхавшись и сглатывая сухим ртом слюну, которой не было, произнёс тот. — Сдерживаем японскую бригаду. Как вы вовремя… Командира полка убило. На несколько сот нижних чинов три офицера осталось… Из деревни нас выбили, но там тело командира и знамя, — вздрогнул от внутреннего озноба капитан.

— ЗНАМЯ?! Ну, если знамя, поможем его отбить.

— Не сомневался! Благодарю! Мы сейчас цепью пойдём, а вы чуть погодя с флангов атакуйте.

— Чёрт! Забыл спросить — какой полк, — опять чихнул Ковзик. — Всю память прочихал… Мы с партизаном отсюда атаковать станем, а ты пару взводов возьми, и с лева пойдёшь, — велел он Рубанову.

Высоко над головой зашипела и разорвалась шимоза. Словно по сигналу — два взвода отделились и намётом пошли к окраине деревни.

— Наша пехота в атаку пошла, — указал на две редкие цепи Кусков.

По мере их приближения к окраине, стрельба со стороны японцев усилилась.

Первая шеренга залегла. Над нею часто лопались шимозы. Дав залп по фанзам, цепь поднялась и побежала вперёд.

— Подравнивайся, держи дистанцию, — надорванным голосом командовал давешний капитан.

Вылетев откуда–то сбоку, бойцов стали догонять несколько патронных двуколок.

Первая шеренга вновь залегла и произвела в сторону врага прицельный залп. Вторая цепь в этот момент бежала, нагоняя первую.

Когда от разрыва снаряда двуколка наклонилась набок и исчезла в дыму, Рубанов скомандовал: «В атаку».

Увидя подмогу, цепи поднялись, сомкнулись и ринулись к фанзам.

В деревне уже шла ружейная перестрелка. Японская артиллерия смолкла, чтоб не попасть в своих, и рубановская полусотня с криком «ура», размахивая шашками, стала нагонять пехотинцев.

Наскоро вырытый перед фанзами мелкий японский окоп был уже в нескольких десятках шагов. Рубанов поразился и даже сдержал коня, наблюдая, как стрелки отмыкают и бросают под ноги штыки. Против каждого русского солдата, подбежавшего к окопу, торчало три–четыре японских головы и лес штыков.

Стеснённые в окопе японцы неловко действовали штыками, а наши, безо всякого «ура», лишь кхекая и матерясь, опускали на головы врага приклады, дробя черепа и круша кости.

Мёртвым японцам не было места для падения, и тела с разбитыми головами, болтаясь из стороны в сторону, пачкали кровью и мозгами живых своих товарищей, мешая им работать штыками.

От такой картины Кускова стало рвать и Глеб, взяв под уздцы его лошадь, обогнул окоп и, оставив друга размышлять об ужасах войны, бросился рубить убегающих японцев.

Казаки рассыпались, носясь по деревне за японцами. Пленных не брали — куда их девать?

От боя Глеба отвлёк дикий вопль за крупом коня. Обернувшись, увидел скачущего верхом пехотного санитара, медленно заваливающегося вместе с подстреленной лошадью.

— Ранен? — спрыгнув с коня, подошёл к нервно моргающему парню с мешком в руках.

— Спужалси! — сообщил тот, хлопая глазами и дёргая щекой.

— Ну, тогда штаны смени и раненым помогай. Чего в мешке–то? Вцепился как в портмоне.