Королева Виктория

Кроме того, стало общим местом отмечать, что при ее росте она отличалась склонностью к полноте и во многом напоминала своего дедушку Георга III из ганноверской династии, который также был мал ростом, полным, с необыкновенно голубыми глазами. В первые недели правления Виктории за ней пристально наблюдала жена американского министра Эндрю Стивенсона. «Ее бюст, — отмечала она во время одного из званых ужинов, — чрезвычайно хорош, как, впрочем, и у всех английских женщин. Ее руки и ноги маленькие и необыкновенно изящные... Ее глаза голубые, большие, а рот, который можно считать самой неудачной чертой, всегда немножко открыт. Ее зубы маленькие и короткие, а когда она смеется, то хорошо видны десны, а это также не украшает». Однако смех королевы Виктории, как вспоминала впоследствии миссис Стивенсон, производил весьма приятное впечатление. Он был наполнен «юношеской беззаботностью и наивной радостью». Другие современники также отмечали ее веселый и приятный смех, а также жизнерадостный и чистый голос, отличавшийся необыкновенной мелодичностью.

Томас Криви, который был приглашен на ужин в павильон Брайтон, замечал позже, что «самые свои яркие качества королева обнаруживала в условиях полной свободы и раскрепощенности... Ее смех отличался редкой чистотой, радостью и неподдельной искренностью... Смеялась она широко, демонстрируя не очень красивые десны... Ест она так же широко и жадно, как и смеется. Можно даже сказать, что она не ест, а заглатывает пищу... Она часто заливается густой краской смущения и смеется так искренне, что обезоруживает практически каждого, кому посчастливится иметь с ней дело. Ее голос безупречен, и то же самое можно сказать и о выражении ее лица, когда она намеревается произнести что-либо или сделать нечто приятное для окружающих».

После непродолжительного разговора с королевой лорд Холланд, канцлер герцогини Ланкастерской, буквально 6ыл очарован этой юной особой, оказывал ей всяческие знаки внимания и даже «немножко влюбился» в нее. «Как и все в этом мире, — отмечал он позже, — я был очарован и удивлен» [11].

Несмотря на свою скромность и даже некоторую неуверенность, проявляющуюся в присутствии людей, которых она считала интеллектуально превосходящими себя, королева Виктория умела быть и строгой, часто ставя на место всех тех, кто имел неосторожность обидеть ее своим невниманием или поведением. Так, например, она жестко отчитала одну из своих придворных, молодую и красивую герцогиню Сазерленд, которая почти на полчаса опоздала на ужин. Виктория без колебания сделала ей выговор и решительно заявила, что «очень надеется на то, что ничего подобного впредь не повторится». Аналогичные выговоры неоднократно получали от нее и другие придворные дамы аристократического происхождения. При этом она говорила лорду Мельбурну, что очень не любит делать такие замечания, но тот поддержал Викторию и добавил, что она должна требовать от окружающих уважения к себе, иначе те рано или поздно начнут пользоваться ее слабостью и в конце концов перестанут воспринимать как королеву.

Как остроумно заметил Чарльз Гревилл, юная королева уже начала демонстрировать свой характер и не оставляла никаких сомнений в том, что по мере обретения большей уверенности в себе она выработает сильную волю и непреклонность.

Кроме того, королева Виктория могла быть и довольно эгоистичной, позволяя себе совершенно не обращать внимания на те трудности, которые причиняла людям из ближайшего окружения. В сентябре того же года, к примеру, она ехала в карете в Виндзорский дворец, заметно продрогла и решила немного прогуляться, чтобы согреться. «Разумеется, все ее придворные дамы вынуждены были сделать то же самое, — рассказывала леди Тэвисток Томасу Криви. — Все ужасно замерзли, промокли до нитки и промочили ноги». В тот раз бедная леди Тэвисток с трудом добралась до дворца, а потом долго не могла отыскать сухие чулки и другую одежду... Нет никаких сомнений, что она сочла королеву своенравной и капризной девчонкой.

Точно так же, вероятно, относились к королеве и другие придворные дамы, которые вынуждены были долго торчать в гостиной, дожидаясь, когда все джентльмены покинут обеденный зал. «Я слышал, — вспоминал лорд Холланд, — как герцогиня Кентская откровенно выражала свой протест по этому поводу и первой нарушала давнее правило и удалялась в свои покои на полчаса каждый вечер, чтобы привести себя в порядок, затем она могла вернуться и сидеть при своей дочери или играть в вист. Было крайне неприятно видеть, как все придворные дамы — молодые и пожилые, замужние и незамужние — стояли вдоль стены и наблюдали, как мы выходим из столовой и тем самым позволяем им заняться своими делами, когда королева присаживалась на софу».

По той же самой причине многие гости королевы не находили ее званые ужины слишком веселыми и захватывающими. Чарльз Гревилл, например, приглашенный на званый ужин к королеве в марте 1838 г., описал один из таких ужинов, упомянув, что среди приглашенных были лорд Роузбери с супругой, лорд и леди Грей, лорд Оссаслтон и ганноверский министр барон Мюнхгаузен. Королева Виктория и герцогиня Кентская появились в зале как раз перед приглашением на ужин. Впереди них шествовали лорд Чемберлен и лорд Конингэм, а замыкали процессию шесть ее придворных дам [12].

«Она поздоровалась за руку с женщинами, слегка поклонилась мужчинам и сразу же направилась в обеденный зал, сопровождаемая бароном Мюнхгаузеном, который уселся рядом с ней. С другой стороны от королевы сел лорд Конингэм.

...После окончания ужина все дружно выпили за здоровье королевы. Эта вульгарная традиция существовала в течение двух последних правлений и вызывала неприятное чувство.

Разумеется, нет ничего предосудительного в том, чтобы выпить за здоровье королевы в другом месте и при других условиях, но только не за ее столом и не по команде придворного чиновника...

Когда мы встали из-за стола и направились в гостиную, у двери произошло минутное замешательство. Королева подошла к каждому из гостей и удостоила его коротким разговором. Поскольку все слова монархов являются слишком важными для истории, я постараюсь воспроизвести их с наибольшей точностью и аккуратностью.

К. Вы сегодня ездили верхом, мистер Гревилл?

Г. Нет, мадам, не ездил.

К. Сегодня был чудный день.

Г. Да, мадам, прекрасный день.

К. Хотя и довольно прохладный.

Г. Да, мадам, было довольно прохладно.

К. А ваша сестра, леди Френсис Эгертон, если не ошибаюсь, часто ездит верхом, не так ли?

Г. Да, она ездит верхом иногда, мадам.

(Наступили неловкая пауза, я решил взять инициативу в свои руки и продолжить разговор на избранную тему.)

Г. А вы, ваше величество, сегодня катались на лошади?

К. (слегка оживившись). О да, сегодня у меня была довольно продолжительная прогулка.

Г. Полагаю, у вашего величества хорошая лошадь?

К. О да, очень хорошая лошадь.

С этими словами я низко поклонился королеве, а она слегка кивнула, грациозно улыбнулась и вновь обратилась к лорду Грею. После этого я уселся за столик для игры в вист, где составил компанию герцогине Кентской, а остальные гости собрались вокруг большого стола, за которым сидела королева, где и провели оставшиеся полтора часа в светских разговорах, лишь изредка прерываемых пением Оссалстона. Во время ужина и после него вообще было довольно много инструментальной музыки.

Конечно, никто не вправе ожидать от королевы каких-то умных, веселых или просто-напросто интересных разговоров, тем более если это человек посторонний. Она вела себя с гостями чрезвычайно деликатно и обходительно, но в ее манерах было гораздо больше естественности, сердечности и веселья, чем достоинства. Она выглядит веселой, говорит приятным голосом, но во всех этих разговорах практически некого и нечего критиковать, нечем восхищаться и нечего порицать. Весь этот вечер показался мне настолько скучным и до такой крайности тоскливым, что я просто диву давался, как эта жизнь может кому-то правиться. Гостей было много, что делало этот вечер еще более тоскливым и формальным, но нет никаких сомнений, что все вечера проходят здесь примерно одинаково. Я очень сожалел, что на вечеринке не было лорда Мельбурна. Очень любопытно было бы увидеть ее величество в присутствии своего премьер-министра».