Поручик Бенц

Бенц решил немедленно ехать в Софию. Потеря каждой минуты казалась ему преступлением. Он пришел в гараж немецкого интендантства, бесцеремонно растолкал дежурного унтер-офицера, велел подать утром машину и только тогда отправился к себе на квартиру. Бенц жил рядом с госпиталем, в доме священника. Сам хозяин в накинутом на плечи пальто открыл ему дверь. Бенц тотчас же извинился за свое позднее возвращение, но священник, подняв над головой керосиновую лампу, сказал:

– Я ждал вас! Вам письмо.

Повесив лампу на гвоздь в коридоре, он вошел за Венцем в комнату. Длинная белая борода придавала ему строгий отеческий вид. Внимательно глядя на Бенца, он вынул из кармана простой синий конверт.

– Письмо оставила молодая женщина, – сказал он, брезгливо поджав губы. – Она хотела повидаться с вами, но в обед вы не пришли, и тогда она написала.

– Благодарю, – сказал Бенц, взяв письмо.

Бенц не стал распечатывать конверт, а положил его на стол, чтобы прочитать, когда хозяин уйдет. Но священник приблизился к Бенцу.

– Я знаю эту женщину, – строго сказал он. – Знал и ее отца, самого славного генерала нашей великой армии. Он прикладывался к моей руке. Но бог прибрал его своей милостью, дабы он не видел бесчестия дочери.

То был суровый и простой болгарский священник. Бенц знал, что он вырос в годы рабства своего отечества, пережил восстания, резню и войны, в которых погибли все его сыновья, и выстоял, как вековой дуб в бури. Его могучий библейский вид внушал Бенцу глубокое почтение. И все же слова священника вызвали у Бенца раздражение.

– Эта женщина – грешница? – с иронией спросил он.

– Вам лучше знать, – ответил священник, сурово поглядев на него, – Мне кажется, вы часто посещаете дом, где она предается блуду со своими любовниками.

Бенц собирался возразить, но священник остановил его властным движением руки.

– Я хотел сказать вам лишь одно, – продолжал он. – Не ждите добра, если эта блудница сама пришла к вам.

Бенц представил себе все, что молва могла донести до священника, и чуть было не рассмеялся. Но тут же подумал о суровой честности священника, о его достойной жизни христианина, наконец, о том, что старик любит его. Поэтому Бенц предпочел не сердить священника, а успокоить его.

– Отче, – вежливо сказал он, – эта женщина хочет, чтобы я оказал ей небольшую услугу. Но она уехала, и я вряд ли еще увижусь с ней.

– Боюсь, как бы она не вернулась, – сказал священник с наивной проницательностью. – Она не из православных. Когда уходила, то прикинулась набожной и пожелала поцеловать мне руку. Потом вынула из сумочки деньги и попросила раздать их бедным. Но я посоветовал отдать их в благотворительный дамский комитет. Туда отдают деньги все, кто спесив, как фарисеи. «Я не фарисейка», – крикнула она и засмеялась как безумная. Бросила деньги мне в лицо и убежала. Истинно говорю вам: в этой женщине нет ни стыда, ни веры. Но нельзя уступать дьяволу ни одного грешника, не попытавшись обратить его на путь покаяния.

Прежде чем уйти, священник опять подошел вплотную к Бенцу и сказал тихо, с почти суеверным ужасом в голосе:

– Эта женщина – дьявол в ангельском обличье. Говорят, что она упивается вином до бесчувствия, а потом мужчины дерутся из-за нее. Берегитесь!

– Отче, – терпеливо ответил Бенц, – благодарю вас за совет и не беспокойтесь обо мне.

Священник ушел, сожалея, что не нашел средства спасти Бенца от дьявольского искушения.

Бенц разорвал конверт. На пожелтевшем листке бумаги, полученном от священника, Елена написала без подписи и обращения несколько слов, которые потрясли Бенца не меньше, чем слова Гиршфогеля: «Не ищите меня. Прошу вас из последних сил». Почерк был крупный, неровный. Бенц еще раз прочитал записку, погасил лампу и улегся, лихорадочно спрашивая себя: «Зачем она мне писала?» В полном мраке и тишине было легче собраться с мыслями. Он пришел к заключению, что содержание записки как-то связано с тем, что он узнал от Гиршфогеля. Елена решила исчезнуть из его жизни, пожертвовать искренней страстью, ибо она уже не верила себе. «Бедная Елена… – думал Бенц, – она знает, что легкомысленна и что увлечение ею гибельно, и потому удаляется, пытаясь спасти меня!..»

Бенц заснул лишь на заре тяжелым сном, прерываемым кошмарными пробуждениями. Ему снилась Елена, окруженная устрашающими хирургическими инструментами. Потом наступал хаос, средь табачного дыма мелькали карточные жетоны, бутылки и немецкие летчики, заливавшиеся диким хохотом.

IX

Унтер-офицер немецкого интендантства был точен. Автомобильный сигнал прервал болезненный сон Бенца ровно в семь часов. По пути на вокзал Бенц велел шоферу заехать к Петрашевым. Он хотел проверить, в каком состоянии Гиршфогель, и узнать у него софийский адрес Петрашевых. Бенц застал его в постели, желтого и изнуренного, вытянувшегося, как покойник.

– Вы спите? – бесцеремонно спросил Бенц, чтобы разбудить его, если тот спит.

События минувшей ночи ожесточили Бенца.

Гиршфогель зашевелился. Бенц заметил у него на щеке синяк от вчерашнего удара кулаком.

– Нет, – ответил Гиршфогель, искоса глянув на Бенца. Потом он спросил: – Как вы себя чувствуете после вчерашнего?

– Лучше, чем вы, – с иронией ответил Бенц.

Гиршфогель поморщился и процедил сквозь зубы:

– Я ничего не помню.

Бенц поднял штору и спросил, где живут Петрашевы в Софии. Гиршфогель с полным равнодушием пробормотал название улицы и номер дома. Алкоголь и малярия так истощили его силы, что Бенц усомнился, доживет ли Гиршфогель до вечера.

– Вы едете в Софию? – презрительно бросил он вслед Бенцу. – Напрасно!.. Она сама разыщет вас!

Кашель перехватил ему горло. Бенц даже не взглянул на Гиршфогеля.

В то время пассажирские поезда подолгу стояли, пропуская нескончаемые воинские эшелоны. Бенц прибыл на софийский вокзал лишь к вечеру и попал в шумную толчею – артиллерийский полк выгружал лошадей и орудия. Форма немецкого офицера избавила его от нудной проверки документов, и он выгадал на этом по крайней мере час. И все же он не находил себе места, думая, что опаздывает.

Софийский дом Петрашевых был намного новее и больше, чем знакомый Бенцу дом в X. Он стоял на небольшой, тихой площади неподалеку от собора Александра Невского. Фасад, как и у многих домов по соседству, был исцарапан осколками аэропланных бомб. Бенц позвонил, полагая, что ему откроет Сильви – пышная черноволосая горничная, которую Петрашевы привезли с собой из Константинополя. Но в дверях появился круглолицый лакей в черном, который проводил Бенца в просторный и светлый холл. Устланная ковром мраморная лестница вела на второй этаж. Сверху доносился разноголосый шум.

Бенцу стало ясно, что надо поскорее убираться отсюда. Неожиданно для него здесь оказалось слишком много гостей. На вешалке красовалось множество фуражек, немецких и болгарских, а очутиться внезапно в среде их владельцев отнюдь не входило в расчеты Бенца. Раздосадованный, он хотел было остановить лакея, который взял у него визитную карточку, но заметил рядом с лестницей небольшую гостиную. В ней никого не было. Бенц вошел туда и сказал:

– Я буду ждать мадемуазель здесь.

Окно гостиной было открыто, и сквозь него виднелись купола собора Александра Невского, ярко сверкавшие в лучах осеннего солнца. Бенц опустился в одно из кресел. Мысль о том, ради чего он приехал, не оставляла его ни на миг. Он вспомнил шумную суету на вокзале и снова погрузился в свои мысли. Он забыл войну и весь мир вокруг. Но его собственный мир, который вращался вокруг Елены, нельзя было вырвать из сердца! То, что он испытывал, не было порывом страсти, стихийным или подвластным разуму. Елена возникала перед ним, как неумолимая судьба, как свет, ослепительно вспыхивающий и исчезающий в непроглядном мраке. Она вселяла в него восторг и ужас. Зачем он пришел в этот дом? Чтобы опозорить честь врача? Его никто не звал, даже Елена. Единственным его побуждением была любовь, которая пронизывала его разум, сердце, нервы. Образ Елены стал постоянным и необходимым элементом его жизни, подобно нравственной идее в жизни аскета. Беда была лишь в том, что он не был аскетом, а Елена являла собой убийственный антипод любой нравственной идеи.