На горах. Книга Первая

Когда рыбный караван приходит к Макарью, ставят его вверх по реке, на Гребновской пристани [58], подальше ото всего, чтоб не веяло на ярманку и на другие караваны душком «коренной». Баржи расставляются в три либо в четыре ряда, глядя по тому, сколь велик привоз. На караван ездят только те, кому дело до рыбы есть. Поглядеть на вонючие рыбные склады в несколько миллионов пудов из одного любопытства никто не поедет — это не чай, что горами навален вдоль Сибирской пристани.

Целый ряд баржей стоял на Гребновской с рыбой Марка Данилыча; запоздал маленько в пути караван его, оттого и стоял он позадь других, чуть не у самого стержня Оки. Хозяева обыкновенно каждый день наезжают на Гребновскую пристань… У прорезей [59], что стоят возле ярманочного моста, гребцы на косной со смолокуровского каравана ждали Марка Данилыча. В первый еще раз плыл он на свой караван.

Величаво и медленно спустился по ступенькам с моста на плашкот Марко Данилыч, молча уселся на ковер, разостланный на середней лавочке лодки, слегка приподнял картуз в ответ на приветствие гребцов, разодетых на его счет в красные кумачовые рубахи и с шляпами на головах, украшенными алыми лентами. В пути молчал Смолокуров, когда удалые гребцы, бойко, редко но зараз, будто по команде, взмахивали веслами и легкая косная быстро неслась по стержню Оки, направляя путь к Гребновской пристани. Молчит хозяин, молчат и гребцы, знают они, что без нужного дела заводить разговоры с Марком Данилычем — только прогневлять его. Суров, неречист бывал он с подначальными… Поглядеть на него в косной аль потом в караване, поверить нельзя, чтоб этот сумрачный, грозный купчина был тот самый Марко Данилыч, что, до свету вплоть, в одних чулках проходил по горнице, отирая слезы при одной мысли об опасности нежно любимой Дуни.

Подъезжает к каравану Марко Данилыч. Издали узнал косную и своего хозяина главный его приказчик, длинный, сухой, сильно оспой побитый Василий Фадеев. Был он в длиннополом, спереди насквозь просаленном нанковом сюртуке, с бумажным платом на шее — значит, не по древлему благочестию; истый старовер плата на шею ни за что не взденет, то фряжский обычай, святыми отцами не благословенный. Увидав подъезжавшего хозяина, Фадеев стремглав бросился в размалеванную разными красками казенку [60], стоявшую в виде беседки на кормовой части крайней баржи. Там, наскоро порывшись в разложенных по столу бумагах, взял одну и подошел к трапу, ожидая подъезда Марка Данилыча.

— Хозяин плывет! — мимоходом молвил лоцману Василий Фадеев. Тот бегом в казенку на второй барже и там наскоро вздел красну рубаху, чтоб достойным образом встретить впервые приехавшего на караван такого хозяина, что любит хороший порядок, любит его во всем от мала до велика. Пробегая к казенке, лоцман повестил проходившего мимо водолива о приезде хозяина, и тотчас на всех восьми баржах смолокуровского каравана раздались голоса:

— Хозяин плывет! Смолокуров! Крепи трап-от ладнее!.. Эй, ну вы, ребята, вылезай на волю! Хозяин!

И полезли рабочие на палубы из одной мурьи [61], из другой, из третьей, на всех восьми баржах полезли наверх и становились вдоль бортов посмотреть-поглядеть на хозяина. Никто из рабочих еще не видывал его, а уж все до единого были злы на него. Четвертый день, как они поставили баржи в пристани как следует, но, несмотря на мольбы, просьбы, крики, брань и ругань, не могут получить заслуженных денег от Василья Фадеева. На том уперся приказчик, что, покамест сам хозяин баржей не осмотрит, ни одному рабочему он копейки не даст.

Подъехал Смолокуров, лоцман с водоливом подали трап на косную и приняли под руки поднимавшегося хозяина. Почтительно сняв картуз, Василий Фадеев молча подал ему «лепортицию». Молча и Марко Данилыч просмотрел ее и медленными шагами пошел вдоль по палубе. На всем караване примолкли: и лоцмана, и водоливы, и рабочий люд — все стояли без шапок… Наперед повестил Василий Фадеев всех, кто не знавал еще Марка Данилыча, что у него на глазах горло зря распускать не годится и, пока не велит он головы крыть, стой без шапок, потому что любит почет и блюдет порядок во всем.

— Был кто за рыбой? — отрывисто спросил Василья Фадеева Смолокуров, не поднимая глаз с бумаги и взглядом даже не отвечая на отдаваемые со всех сторон ему поклоны.

— Вечорашний день от Маркеловых приезжали, — подобострастно ответил приказчик.

— Ну?

— Дешевенько-с, — вертя указательными пальцами и вскидывая плутовскими взглядами на хозяина, молвил Василий Фадеев.

— Почем?

— Девять гривен судак, два с четвертью коренная, других сортов не спрашивали.

— Жирно будет, — сквозь зубы процедил Марко Данилыч, не глядя на приказчика, и сунул в карман его «лепортицию».

Ладно ль пароход-от поставили? — насупясь, спросил у приказчика Марко Данилыч.

— Как следует-с, — отвечал Василий Фадеев, судорожно вертя в руках синий бумажный платок.

— Много ль народу на нем?

— Капитан, лоцман, водолив, да пять человек рабочих.

— Рассчитаны?

— По день прихода рассчитаны-с.

— Которо место пароход поставили?

— К низу, с самого краю [62].

— Для че так далеко?

— Ближе-то водяной не пускает, там, дескать, место для пассажирских, а вам, говорит, где ни стоять — все едино…

— Все едино! Известно, им все едино, ихни же солдаты крайни пароходы обкрадывают… Трех рабочих еще туда поставь, караул бы был бессменный: день и ночь караулили бы.

— Слушаю-с, — молвил Василий Фадеев. По доскам, положенным с борта на борт, перешли на вторую баржу.

— На баржах много ль народу? — спросил Марко Данилыч, быстро оглядывая все, что ни лежало на палубе.

— Сто двадцать восемь человек, — ответил Фадеев и сдержанно кашлянул в сторону, прикрывая рот ладонью.

— Денег в пути давал?

— Помаленьку иные получали, — отвечал приказчик.

— Для чего?

— Надобности кой-какие бывали… у них…— запинаясь, отвечал приказчик. — У кого обувь порвалась, кому рубаху надо было справить… Не помногу давано-с.

— Баловство! — недовольно промолвил Марко Данилыч.

— Пристают, — робко проговорил приказчик.

— Мало ль что пристают! А тебе б их не слушать. Дай им, чертям, поблажку, после не справишься с ними… Заборы-то записаны?

— Как же-с! Все в книге значатся, и с ихними расписками.

— Лепортицу об этом сготовь.

— Слушаю-с.

И перешли на третью баржу.

Грязный, кудластый щенок выскочил из казенки. С ласковым визгом и радостным бреханьем, быстро вертя хвостиком и припадая всем телом к полу, бросился он к ногам вступивших на палубу.

— Кто смел в караване собак разводить? — грозно вскрикнул Марко Данилыч, изо всей силы пихнув сапогом кутяшку. С жалобным визгом взлетела собачонка кверху, ударилась о пол и, поджав хвост, прихрамывая, поплелась в казенку.

— Чей пес? — продолжал кричать Смолокуров.

— Водолива, должно быть, — тихо, вполголоса промолвил Василий Фадеев.

— Должно быть! — передразнил приказчика Марко Данилыч. — Все должен знать, что у тебя в караване. И как мог ты допустить на баржах псов разводить? А?.. Рыбу крали да кормили?.. Где водолив? Водолив немножко выдвинулся вперед.

— Виноват, батюшка Марко Данилыч, — боязливо промолвил он, чуть не в землю кланяясь Смолокурову. — Всего-то вчерашний день завел, тонул, сердечный, жалко стало песика — вынул его из воды… Простите великодушно!.. Виноват, Марко Данилыч.

— То-то виноват!.. Из твоей вины мне не шубу шить! — вскрикнул Смолокуров. — Чтоб духу ее не было… За борт, назад в воду ее, проклятую. Ишь что выдумали! Ах вы, разбойники!..

И, обругав водолива, молча перешел с Фадеевым на четвертую баржу.

— Это судак? — спросил Марко Данилыч приказчика.