Темницы, Огонь и Мечи. Рыцари Храма в крестовых походах.

Следует помнить, что викинги принесли свою религию в Британию и устроили столь всестороннюю оккупацию Западной Франции, что их в конце концов признали официально, и норвежцы стали норманнами. В своих древних верованиях они чтили и даже прославляли орден воителей, желавших сложить головы во славу их бога. Эта концепция составляла основу старой религии и еще долго сохранялась после того, как христианство предъявило свои права на их души. Чтобы лучше понять тамплиеров, стоило бы – а скорее, просто обязательно необходимо – вкратце познакомиться со старой религией, имевшей последователей по всей Северной Европе.

Главным в норвежском пантеоне богов был Один, или Водан. Его сын – бог войны Громовержец Тор – владел исполинским молотом, символически изображавшимся в виде Т-образного креста, весьма напоминающего христианский тау-крест. Другой сын Одина – Тиу – был богом сражений. Жил Один в грандиозном дворце по прозванию Вальхалла, со своего трона озирая весь раскинувшийся под ним мир. Одной из главных забот Одина была подготовка к Рагнароку – Сумеркам богов, когда злые духи, демоны и великаны небесные и земные ринутся штурмом на Вальхаллу, дабы уничтожить богов. В приготовлении к тому дню он собирал вкруг себя всех героических воинов земли. Как только где-нибудь разыгрывалась битва, Один посылал туда своих вестниц – воинственных девственниц, называемых валькириями, что означает «выбирающие мертвых». Они выезжали на поле сечи в полном боевом облачении, с копьями в руках, чтобы отобрать отважнейших, доблестнейших из воинов, которым надлежит сложить головы, дабы души их могли составить компанию Одину в Вальхалле. Когда храбрый воин погибал, его земные друзья говорили не «Он теперь на небесах», а «Отныне он будет сражаться на стороне богов».

В Вальхалле, на высочайшем уровне потусторонней жизни, герой ежедневно покидал дворец, дабы сражаться. В бою его могли изувечить или сразить наповал, но с приходом вечера он снова становился целым и невредимым, чтобы вовремя поспеть на грандиозный пир во дворце Одина, где пересказывались бравые деяния, а отважнейших бойцов дня вызывали поименно, дабы воздать им хвалу. Вволю наевшись вепрятины и упившись медом, воин отходил ко сну, чтобы поутру восстать и во всеоружии снова ринуться в сечу. Таковы были североевропейские представления о райских наслаждениях и вознаграждении – право во веки веков что ни день вступать в рукопашную. Такова бьиа вера, ставившая боевое искусство превыше всех других, и воинственный народ не мог в одночасье распроститься с этой верой во имя христианского всепрощения. Когда же они постигали свою новую религию, мстительный Бог Ветхого Завета был некоторым куда ближе, нежели любящий Бог Нового, и они упорно цеплялись за многие из старых верований. Церковь боролась, проповедовала, изрыгала громы и молнии, но не могла окончательно вытравить сберегаемое в глубине души чувство, что Бог любит добрых воинов, и что ратное искусство – самое доблестное и достойное занятие для мужчины. Эта вера питала концепцию феодализма, а народная память о прежней вере служила залогом того, что война привлечет в боевой отряд собратьев по оружию, сражавшихся и умиравших во славу Бога, особенно в то время, когда церковь все еще старалась изгладить из людской памяти остатки поклонения богам войны, впрочем, без особого успеха. Люди цепко держатся за старые обычаи – отчасти даже по сей день.

Сама идея священного крестового похода предоставила возможность примирить впитанную с молоком матери любовь к войне с христианской верой. Раз уж обуздать воинственный дух не удается, то можно хотя бы направить его на цель, угодную Богу и его церкви. Эта идея – одно из доказательств гениальности Урбана II.

Одно древнее церковное предание повествует о профессиональном акробате, вступившем в монашеское братство, где его ловкость и немалое искусство оказались совершенно излишними. Однако же гимнастика была единственным его истинным дарованием, и вот однажды, оставшись в часовне в полном одиночестве, он надумал продемонстрировать свой единственный талант пред ликом Божьим. Он скакал, кувыркался, выделывал кульбиты и сальто перед алтарем, пока не рухнул на пол в совершенном изнеможении, задыхаясь и обливаясь потом. Аббат, наблюдавший за его выходками из полутемного дверного проема, шагнул было в часовню, дабы укорить и наказать сбившегося с пути монаха за недостойное поведение, но замер, потрясенный случившимся дальше: статуя Пречистой Девы обок алтаря пошевелилась! Сойдя с пьедестала, Святая Богородица подошла к простертом}' монаху, опустилась рядом с ним на колени и краем своей одежды отерла пот с его чела, одобрительно ему улыбаясь. Господь возлюбил человека, отдавшего Ему все лучшее в себе, что бы то ни было.

Именно так и поступали рыцари-храмовники. Пускай не Иисус Христос наделил их любовью к сражениям и тягой отточить свое смертоносное искусство на бранном поле, но через идею посвятить жизнь войне за Крест Господень противоречивые устремления рассудка и сердца слились воедино, возложив их жизни на алтарь служения высокой цели. Становясь рыцарями Храма, воинством Христовым, они направляли свою веру и свои инстинкты в единое русло. Посвятив служению Богу свой главный талант, отдавшись ему с безраздельным упоением, они получали полнейшее удовлетворение, решавшее серьезнейшую проблему того времени – проблему перехода от мирского начала к духовному. Психология была им неведома; они знали лишь, что счастливы.

Должно быть, новообращенных тамплиеров, многие из которых были выходцами из деревенской глуши, влекла еще и экзотика новых краев и диковинных обычаев. Весьма вероятно, что за время многомесячного плавания, как и в грядущие века, юноши часами слушали байки старших, закаленных рубак, повествовавших им о делах бранных и о той стране, что лежит за морем – Outremer, как называли ее французские крестоносцы. Они чутко внимали рассказам о смуглолицых людях, с которыми вскоре должны были схлестнуться в битве, называвших своего бога Аллахом и сверявших каждый день своей жизни с заветами пророка по имени Магомет.

Нам тоже следует перехватить хоть частицу этих сведений, чтобы полнее насладиться приключениями, которые ждут нас впереди.

ророк Магомет – как его еще называют, Мухаммад или Мохаммед – вовсе не строил Каабу в Мекке, да и представление об Аллахе как о творце всего сущего породил не он. И то, и другое существовало за многие века до его прихода на свет. Пророк же лишь истолковал природу Бога и Закона Божьего (Шариа). Он очистил идею Бога, сняв с нее наслоения икон, образов и символов сотен анимистских божеств, которым поклонялись и за которых сражались народы Аравийского полуострова.

«Кааба» в переводе с арабского – «куб»; весьма удачное определение для храма пятнадцатиметровой высоты, вознесшегося в центре торгового города Мекка на западе Саудовской Аравии, где родился Магомет. О происхождении храма позабыли задолго до прихода Пророка, однако предание гласит, что возвел Каабу Авраам. В те времена когда Магомет явился на свет – через 570 лет после рождения Христа – храм представлял собой кумирню, забитую идолами и мощами, посвященными, по свидетельству одного из историков, 367 различным божкам, подчинявшимся единому высшему существу – Богу, или, по-арабски, Аллаху. Политеизм приносил Мекке изрядную прибыль, ведь у огромного множества богомольцев имелись разнообразнейшие причины для паломничества в сей город, дабы пасть ниц пред образами своих богов. Они несли в город свои капиталы, чтобы платить за проживание, вели скот и везли продукты, чтобы продать на местном базаре, а взамен уносили купленные здесь же соль, специи, одежду и оружие. Купцы Мекки не могли нарадоваться своим барышам, и вполне понятно, что клан негоциантов весьма косо поглядел бы на всякого, осмелившегося ниспровергнуть этих богов, тем самым поставив под удар столь надежный источник доходов, как паломники.