Великие дни. Рассказы о революции

— Когда придет броневик? — спросил его Михаленко шепотом.

— Никогда, — ответил штабс-капитан. — Инженерный замок сдался.

Иван Гаврилыч Федоров, командир маленького отряда красногвардейцев-железнодорожников, молчаливый и солидный слесарь, лет сорока, уже четыре раза ходил в атаку на ворота и четыре раза возвращался к Кирпичному переулку, потому что отряд не выдерживал огня. Юнкера отчаянно стреляли из окон станции.

Вместе с Иваном Гаврилычем ходил на ворота его старший сын Афанасий, мальчик лет шестнадцати. Афанасий увязался за отрядом с утра, и отец никак не мог прогнать его домой. Присутствие сына раздражало и тревожило Ивана Гаврилыча, хотя он немного гордился перед товарищами, что у него такой большой и лихой сынок.

— Дурак! — после каждой атаки вполголоса говорил он Афанасию. — Я тебе покажу, как соваться вперед! Погоди, придешь домой, у нас будет другой разговор…

Афанасий отворачивал от отца веснушчатое круглое лицо и отмалчивался, шмыгая носом.

После четвертой атаки Иван Гаврилыч пришел к убеждению, что матросы-пулеметчики, сидящие на крыше против станции, неправильно стреляют. Им надо бы метить по окнам, по этажам, а они осыпают пулями только улицу перед воротами, где и без того пусто. Иван Гаврилыч решил выяснить, в чем дело, и отправился.

Он довольно долго блуждал по каким-то дворам и черным лестницам, наугад разыскивая дорогу. Наконец он попал на чердак и, бредя согнувшись между красными кирпичными трубами, увидел оконце, возле которого стоял пулемет. Над пулеметом возились двое моряков. Один принес в ведре воду, чтобы остудить разгоревшийся ствол, другой лежал рядом ничком на полу.

— Вы бы по окнам, ребята, — сказал морякам Иван Гаврилыч. — Гнать их нужно от окон, а то нам никак до ворот не дойти.

— По окнам нельзя, — ответил матрос, лежавший на полу. — Там бабы. Погляди сам.

Иван Гаврилыч нагнулся и через чердачное оконце оглядел фасад телефонной станции. Во всех этажах увидел он женщин, кучками толпившихся возле подоконников.

— Они нарочно к окнам телефонисток пригнали, чтобы мы стрелять не могли, — продолжал матрос. — За юбками прячутся.

"Да, по женщинам стрелять нельзя, — подумал Иван Гаврилыч. — Нехорошо стрелять по женщинам".

Ему больше нечего было здесь делать, и он побрел к выходу.

Но матрос с ведром остановил его.

— Нужно в атаку вдоль самой стенки идти, — сказал матрос с ведром. — А вы бежите посреди улицы, вот они вас из окон и валят.

"Правильно!" — подумал Иван Гаврилыч.

И сказал матросу:

— Попробую.

Через несколько минут отряд Ивана Гаврилыча уже шел гуськом вдоль стены к воротам. Иван Гаврилыч шагал впереди, низко нагнувшись. За собой Иван Гаврилыч слышал топот многих ног. Там, позади, был и Афанасий. Иван Гаврилыч ни разу не обернулся, но присутствие Афанасия чувствовал беспрерывно.

Едва они дошли до телефонной станции, началась стрельба из окон. Они еще теснее прижались к стене. Юнкерам мешали карнизы, и пули, пролетев мимо, дырявили торцы.

За спиною Ивана Гаврилыча кто-то вскрикнул и с глухим шумом упал. Может быть, Афанасий?

Ивану Гаврилычу мучительно хотелось обернуться и посмотреть.

Но он пересилил себя. Он знал, что если он обернется и увидит убитого Афанасия, он не выдержит и кинется к нему. Тогда весь отряд, идущий за ним следом, остановится, смешается, и атака опять не удастся.

Иван Гаврилыч не обернулся. Он первым дошел до ворот.

Он гулко ударил в ворота прикладом.

За воротами щелкнул выстрел, и Иван Гаврилыч, почувствовав резкий удар в плечо, прислонился к стене. Потом медленно сполз на землю.

Красногвардейцы перескакивали через него на бегу. Их все больше становилось перед воротами. Ворота трещали под ударами прикладов и вдруг распахнулись, лязгнув.

Толпа хлынула во двор, крича и стреляя.

И мимо ног Ивана Гаврилыча пробежал Афанасий. Он размахивал на бегу винтовкой, рот его был открыт.

"Жив!" — подумал Иван Гаврилыч радостно.

Все уже мутилось и путалось перед Иваном Гаврилычем. Он почувствовал, как чьи-то руки подняли его, и потерял сознание.

В комнате арестованных возле запертых дверей дежурило четверо юнкеров. Они запрещали пленникам разговаривать.

Но Павлику все равно говорить было не с кем, так как член Реввоенкомитета спал, положив сухое лицо на стол, а остальных он не знал. Павлик сидел у стола и прислушивался, стараясь по звукам выстрелов понять, что происходит вокруг.

А стрельба становилась все оглушительней, все ближе, все гуще. Стреляли всюду — наверху, внизу, на всех этажах. Синеватые веки члена Реввоенкомитета вздрагивали во сне.

Внезапно дверь приотворилась, и кто-то вызвал юнкеров из комнаты.

Пленники остались одни.

— Им жутко приходится! — воскликнул Павлик, толкнув члена Реввоенкомитета.

Член Реввоенкомитета открыл глаза и поднял голову. Внимательно прислушался он к стрельбе, гремевшей отовсюду. И улыбнулся.

Один из арестованных матросов предложил забаррикадировать дверь. Член Реввоенкомитета выслушал его и подумал.

— Не стоит, — сказал он матросу. — Они продержатся не больше часа.

Он снова опустил голову и, едва щека его прикоснулась к столу, заснул.

Грохот стрельбы еще усилился. Слышно было, как за дверью метались юнкера. Пронзительно и многоголосо плакали женщины.

Потом все внезапно стихло.

И в полной тишине дверь отворилась.

В комнату вошел высокий, полный, краснощекий мужчина, чисто выбритый, в странном одеянии не то альпиниста, не то содержателя тира, с фотографическим аппаратом на перекинутом через плечо ремешке. Он оглядел всех и шагнул прямо к спящему члену Реввоенкомитета. За ним семенил какой-то маленький чернявый человечек в пиджачке.

Краснощекий великан в костюме альпиниста издал глухой свистящий звук и положил руку на плечо члена Реввоенкомитета. Член Реввоенкомитета открыл глаза и поднял голову.

— А, это вы, мистер Вильямс! — сказал член Реввоенкомитета. — Как вас сюда занесло?

Вильямс произнес несколько слов по-английски, а затем заговорил маленький черненький, служивший ему переводчиком.

— Мистер Альберт Рис Вильямс, корреспондент американских социалистических газет, явился к вам посредником для переговоров. — сказал он, обращаясь к члену Реввоенкомитета. — Юнкера просили мистера Вильямса передать, что они готовы сдаться в плен вам лично, на условии…

Член Реввоенкомитета захохотал. Случай действительно забавный: семьдесят шесть вооруженных юнкеров сдаются в плен одному безоружному человеку, да притом своему собственному пленнику!

— А не проще ли им сдаться тем, кто их осаждает? — спросил член Реввоенкомитета.

— Они не решаются вступить в переговоры с толпой, — сказал переводчик. — Они боятся, что толпа перебьет их. Но вам лично они сдадутся охотно, на условии, что вы, как член Реввоенкомитета, поручитесь за их свободу и жизнь.

— Нет, — сказал член Реввоенкомитета. — Попросите мистера Альберта Риса Вильямса передать юнкерам, что эти условия мне не подходят. Я не стану ручаться за их свободу. Двадцать пятого числа, когда мы захватили их в Зимнем, они получили свободу, и вот как они ею воспользовались!..

Переводчик сказал что-то по-английски мистеру Вильямсу, и оба они вышли из комнаты.

Но через минуту они вернулись.

— Юнкера больше не требуют, чтобы вы поручились за их свободу, — сказал переводчик члену Реввоенкомитета. — Они просят вас поручиться только за их жизнь.

— Хорошо, — сказал член Реввоенкомитета. — Пусть несут сюда оружие.

Дверь комнаты пленников была теперь распахнута настежь. За дверью в коридоре стояло полсотни юнкеров. Они испуганно прислушивались к шуму, доносившемуся с нижних этажей, куда уже ворвалась осаждавшая станцию толпа. Они стремились как можно скорее проникнуть в комнату, но у двери стоял матрос и впускал туда поодиночке.