Жена лекаря Сэйсю Ханаоки

Через некоторое время она поднялась, придерживая свой огромный живот. И хотя вслух ничего сказано не было, Тами, по всей видимости, удалось освободить страдалицу от мук, поскольку стоило им ступить на горную тропинку, как у Каэ начались схватки. Не раз рожавшая старушка служанка не растерялась. Как только боль немного стихала, она заставляла Каэ идти, а когда схватки возвращались, растирала ей поясницу и уверяла, что первые роды продлятся никак не меньше половины дня. Обратный путь занял в два раза больше времени.

Дома мать тут же велела служанкам вскипятить воду, а Каэ – вымыть голову и приготовиться к долгому пребыванию в постели. Временами боль становилась просто невыносимой, и Каэ удивлялась ее невиданной силе и тому, как она неожиданно накрывала ее с головой и не менее внезапно исчезала. Роженица не могла сдержать стонов и в агонии скребла ногтями татами. Вскоре у нее пошла кровь, рубашка и футон промокли. Каэ мысленно вернулась к псу по кличке Удзуити, припомнив, как тот стонал и блювал кровью, и к своему товарищу, веселому Кумомару, у которого внезапно свело лапы судорогой и он умер. От ужаса у Каэ выступила на лбу липкая испарина, и, погрузившись в пучины бездонного страха, она снова и снова звала Тами. На самом пике страданий, когда она представила себе, как ее таз раскалывается, а тело распадается на кусочки, женщина почувствовала, что по ее родовому каналу скользнуло что-то теплое. Боль отступила. Малыш выпрыгнул из нее, словно рыбка из воды, возвестив о своем прибытии пронзительным криком.

Каэ даже не подозревала о том, что человек способен испытать такое безграничное счастье. Мучительные боли почти полдня разрывали ее тело, проникая в каждую клеточку, но как только младенец появился на свет, исчезло все, кроме осознания того, что она дала жизнь ребенку. Физические страдания теперь казались ей прокатившимися в темноте громом и молнией. И она впервые поверила в рассказ Наомити о рождении Умпэя.

Первые материнские радости можно сравнить с восторгом победителя в момент триумфа. Каэ решила для себя, что начиная с этого дня ни один Ханаока не сумеет запугать ее, поскольку никто из них не способен выносить и родить ребенка Сэйсю.

Как только вести дошли до самого Сэйсю, он тотчас опрометью примчался к жене.

– Какое прелестное дитя! – радостно воскликнул счастливый отец, глядя на спящего в колыбельке младенца. – Давай наречем ее Кобэн, ты не против? Я так мечтал о девочке!

Родители, конечно, частенько называют своих детей прелестными, но на этот раз Каэ была вынуждена признать, что Кобэн унаследовала черты Оцуги и что девочка, скорее всего, действительно станет красавицей. После стольких лет отвращения к свекрови и тайно вынашиваемой неприязни было странно снова подумать о ней как о красивой женщине. Но перемены эти были к лучшему. Каэ и в голову не пришло, что ее нынешняя внутренняя удовлетворенность и готовность прощать уходят корнями в радость одержанной победы.

Три дня спустя Оцуги пожаловала к Имосэ.

– Спасибо тебе за тяжелую работу, Каэ. В следующий раз постарайся подарить нам мальчика, хорошо?

У Каэ было такое чувство, будто ее теплого тела коснулась ледяная сосулька. В этом приветствии ясно прозвучало превосходство и гордость женщины, сумевшей произвести на свет младенцев мужского пола. Каэ была раздавлена. Еле слышный ответ пропитался горечью:

– Да. В следующий раз.

– Ну, Каэ, отдохни как следует и возвращайся обратно. Насчет домашней работы не беспокойся. У нас достаточно женщин. – Оцуги повернулась к родителям Каэ и одарила их на прощание безупречной улыбкой. – Позаботьтесь о ней, прошу вас. Она наша любимая невестка.

9

На четвертое от рождения Кобэн лето стало понятно: Окацу больна. Каэ первой заметила, что золовка носит ведро с водой только в левой руке, оберегая правое плечо, и что походка у нее стала неуклюжей. Вскоре после этого тихая трудолюбивая девушка начала жаловаться на усталость и прекратила ткать. Теперь, когда голод остался в прошлом и слава Сэйсю разнеслась по всей округе, практика врача выросла, доход заметно увеличился, и женщинам из дома Ханаока больше не надо было трудиться, чтобы обеспечить семью. Заработанные ими деньги шли на личные нужды.

– Что-то не так, сестрица? – поинтересовалась Каэ, не желая оставлять без внимания свои наблюдения.

– Тебе так кажется? – смущенно улыбнулась Окацу, оставив вопрос без ответа.

В свои тридцать Окацу до сих пор была не замужем. В те годы, когда она могла найти себе жениха, девушка дни напролет просиживала за станком и жертвовала каждую вырученную монетку на образование брата – в ином случае деньги пошли бы на ее свадьбу. С возвращением брата ничего не изменилось. В течение пяти лет нужды и лишений ни одна семья не могла позволить себе никаких расходов, за исключением погребальных. Само собой разумеется, брачных предложений Окацу не поступало. А если бы и поступили, она вряд ли согласилась бы, потому что женщинам из рода Ханаока приходилось добывать деньги на дорогостоящие лекарственные снадобья Сэйсю. И все же, если бы Окацу настаивала на браке, она, скорее всего, добилась бы желаемого, но ей пришлось бы выходить замуж без приданого. Ее юность, как и молодость двадцативосьмилетней сестры Корику, была принесена в жертву старшему брату. Оцуги права: в доме действительно было достаточно женщин.

Плохой аппетит и землистый цвет лица Окацу не остались незамеченными, но девушка упорно отказывалась обсуждать свое состояние с кем бы то ни было, даже с матерью.

– Если что-то не так, брат приготовит тебе лекарство. Его снадобья всегда помогают, иначе зачем люди стали бы приходить к нему из-за реки и даже из провинции Ямато? Чем раньше ты начнешь лечение, тем лучше, – постоянно повторяла ей Оцуги.

Окацу кивала, но к брату по-прежнему обращаться не собиралась.

Однажды днем Танэ, младшая дочь, вбежала в гостиную и завизжала:

– У старшей сестрицы грудь на арбуз похожа!

Оцуги побелела. Ёнэдзиро и Сютэй открыли от удивления рты. Все взгляды устремились на Сэйсю. Ёгэн, Сюдзо и Сёсай, ученики, которые недавно появились в доме, тоже уставились на сэнсэя.

– Позволь мне поглядеть, Окацу, – с болью в голосе попросил Сэйсю сестру, стыдливо выглянувшую из-за фусума.

Окацу послушно легла на татами. Корику вывела маленькую Танэ из комнаты, но Оцуги решительно взяла Рёхэя за руку и села с ним позади Сэйсю. Она хотела, чтобы ее младший сын, в ту пору тринадцати лет от роду, тоже стал лекарем. Каэ опустилась на циновку за спинами учеников и внимательно наблюдала за происходящим.

Грудь Окацу настолько распухла, что ладонь Сэйсю накрыла лишь небольшой участок чувствительной зоны.

– Больно? – спросил он сестру.

Каэ вздрогнула, услышав это слово и то, каким тоном муж его произнес.

– Да.

– И давно это у тебя?

– С марта. Я заметила небольшую опухоль после Праздника цветка персика.

– Почему ты сразу мне не сказала?

Окацу ответила вопросом на вопрос:

– Это ведь рак груди, ни-сан?

В тот миг все присутствующие сделались бледнее самой Окацу. Сэйсю ничего не ответил, а девушка не стала повторять вопрос. В памятный дождливый вечер, когда молодой лекарь вернулся из Киото и обсуждал с отцом рак груди, все слышали их сетования на то, что этот страшный недуг пока не поддается исцелению, а потому Окацу прекрасно понимала: обратись она к брату раньше, он все равно ничем не смог бы помочь ей. Невинная Окацу, чьи девичьи груди не знали ни ласки мужчины, ни прикосновения собственного младенца, была смертельно больна.

– Как такое могло с ней произойти? – качала головой удрученная Каэ.

Окацу ставили компрессы, втирали мази и давали питье, помогавшее снять воспаление. Однако всем было ясно, что эти меры призваны лишь умерить охватившее домашних чувство безнадежности, и не более того. Окацу тоже это знала. Вскоре мучения ее стали непереносимыми, и храбрая девушка начала просить дать ей какое-нибудь болеутоляющее. Через некоторое время после затянувшегося лихолетья Сэйсю изобрел мазь, служившую превосходным средством для местного обезболивания, ею пользовались при проведении операций по удалению опухоли костей. Пациенты, прошедшие через эту процедуру, горячо благодарили лекаря за то, что он уменьшил их страдания. Но в случае с Окацу и речи не шло об операции; а если опухоль не удалить, то и мазь втирать бесполезно. И все же бившаяся в агонии Окацу уговаривала брата позволить ей принять это снадобье внутрь. Сэйсю заглянул сестре в глаза.