Падение титана, или Октябрьский конь

Двадцать третьего сентября, в день своего двадцатилетия, Октавиан поднял одиннадцать легионов и пошел на север, чтобы решить проблему с Марком Антонием и западными губернаторами.

С собой он взял плебейского трибуна Луция Корнифиция — необычный поступок. Как он объяснил, в интересах солдат, которые сплошь плебеи. За себя в Риме Октавиан оставил Педия с двумя другими плебейскими трибунами — Агриппой и Титием, чтобы те помогали Педию проводить намеченные им законы через Плебейское собрание. Его незримый помощник Гай Меценат тоже остался в Риме, чтобы исподволь, потихоньку вербовать надежных людей из простонародья.

Агриппе не понравилось то, что им придется расстаться.

— Без меня у тебя будут неприятности, — сказал он.

— Я справлюсь, Агриппа. Ты нужен в Риме, чтобы набраться опыта в гражданских делах и освоить законотворчество. Поверь, в этой кампании мне ничто не угрожает.

— Но ты берешь с собой плебейского трибуна, — возразил Агриппа.

— Его преданность мне известна менее, чем твоя, — ответил Октавиан.

Поход был спокойным и завершился в Бононии, где Октавиан встал лагерем и послал в Мутину за шестью легионами сырых рекрутов, которых Децим Брут так презирал, что не взял их с собой, когда пошел на Антония. Сальвидиену было поручено немилосердно тренировать новобранцев, пока остальная армия выжидала, когда Марк Антоний обнаружит ее.

У Октавиана не было намерения драться. Он придумал план, который, по его мнению, имел большой шанс на успех, в зависимости от того, насколько убедительно прозвучат его аргументы. Он хорошо сознавал, что должен попробовать собрать воедино распавшиеся на фракции военные силы страны. Если это у него не получится, Рим достанется Кассию и Бруту, контролирующим все провинции к востоку от Адриатики. С этой ситуацией надо кончать, а без объединения это невозможно.

В начале октября Марк Антоний вывел семнадцать легионов из лагеря в Форуме Юлия, оставив шесть с Луцием Барием Котилой охранять западные территории. После мирного лета люди хорошо отдохнули, были в хорошем физическом состоянии и жаждали поразмяться. Например, сразиться с кем-либо, а с кем — все равно. С ним шли и три губернатора — Планк, Лепид, Поллион. Но у него не было плана. Антоний знал, что Брут и Кассий главенствуют на Востоке, и понимал, что их надо будет прижать. Мысленно он объединял с этой парочкой Октавиана как еще одного неприемлемого и надоедливого претендента на власть. Ему не хотелось терять своих надежных людей в битве против этого желторотика, но он не видел альтернативы. Когда Октавиан будет разбит, Антоний, разумеется, подберет его армию, но станет ли та лояльной к нему? Скорее нет, думал он. Если легион Марса и «Жаворонок» оставили Марка Антония ради ребенка, который напоминает им Цезаря, что они подумают о пресловутом Марке Антонии, когда их маленький Цезарь падет от его руки?

Он пошел по Домициевой дороге и у Окела вошел в Италийскую Галлию. Настроение у него было плохое. Не улучшилось оно и после чтения серии речей Цицерона, направленных против него. Октавиана он презирал, но Цицерона просто возненавидел. Если бы не Цицерон, положение Антония было бы прочным, никто бы и не подумал объявить его врагом народа, а Октавиан не составлял бы проблемы. Это Цицерон поощряет наследника Цезаря. Это Цицерон настроил сенат так, что даже Фуфий Кален не посмел ничего сказать в его защиту. Конфискация его имущества ничего не дала, потому что, хотя он и заплатил свои долги, у него не было денег, о которых стоило бы говорить. Как сенаторы ни хотели, они не посмели тронуть Фульвию или его дворец на Каринах. Она была внучкой Гая Семпрония Гракха, да и Аттик служил ей надежной защитой.

Фульвия. Он скучал по ней, скучал по своим детям. Письма Фульвии, полные новостей и толково составленные, информировали его обо всех событиях в Риме. Она замечательно отзывалась об Аттике, но ее ненависть к Цицерону даже превосходила бы его собственную, если бы это было возможно.

Когда Антоний дошел до Мутины, в двадцати милях от лагеря Октавиана в окрестностях Бононии, его встретил третий плебейский трибун Луций Корнифиций, очень талантливый дипломат. Даже у Марка Антония хватило ума понять, что он ничего не выиграет, убив избранника плебса. Они были священны и неприкосновенны, когда действовали от лица своих избирателей, на чем настаивал Корнифиций, несмотря на тот факт, что пославший его человек был патрицием.

— Консул Цезарь, — сказал Корнифиций, которому шел двадцать первый год, — хочет поговорить с Марком Антонием и Марком Лепидом.

— Поговорить или сдаться? — усмехнулся Антоний.

— Поговорить, определенно поговорить. Я принес оливковую ветвь, а не перевернутый штандарт.

Планк и Лепид были против встречи с Октавианом, а Поллион считал это отличной идеей. Подумав, Антоний согласился с последним.

— Скажи Октавиану, что я рассмотрю его предложение, — сказал он.

В течение следующих нескольких дней Луций Корнифиций курсировал между обоими лагерями, но в конце концов стороны пришли к соглашению, что Антоний, Лепид и Октавиан встретятся для переговоров невдалеке от Бононии, на острове посреди быстрой, сильной реки Лавин. Именно Корнифиций предложил это место встречи во время своего последнего появления.

— Хорошо, пусть будет так, — согласился Антоний, внимательно рассмотрев предложение. — При условии, что Октавиан подвинет свой лагерь к реке со стороны Бононии, а я подвину мой лагерь к берегу со стороны Мутины. Если что-то пойдет не так, мы тут же сможем сразиться.

— Позволь Поллиону и мне пойти с тобой и Лепидом, — попросил Планк, несчастный оттого, что любой ход обсуждений незамедлительно повлияет на его будущее. — Я должен быть в курсе дела, Антоний.

Гай Асиний Поллион с усмешкой смотрел на Планка. Бедный Планк! Великолепный писатель, эрудит, но слепец, неспособный ни видеть, что творится вокруг, ни трезво оценивать ситуацию. Какое значение имеют такие люди, как Планк или Поллион? И какое значение имеет глупый Лепид? Это дуэль между Антонием и Октавианом. Сорокалетний против двадцатилетнего. Известный против неизвестного. Лепид — это просто кусок, который надо кинуть Церберу, чтобы самим не быть съеденными и пройти в Гадес. Все-таки потрясающе быть свидетелем великих событий, когда ты историк! Сначала Рубикон, теперь Лавин. Две реки, и Поллион — там и там.

Остров был небольшой, заросший травой, с несколькими высокими тополями, отбрасывающими длинные тени. Росли там и ивы, но солдаты вырубили их, чтобы наблюдатели с обеих сторон могли видеть, как проходят переговоры. Три курульных кресла поставили достаточно далеко от мыска, где находились слуги с секретарями, чтобы в нужный момент предложить закуски или стремглав прибежать, когда потребуется что-нибудь записать.

Антония и Лепида переправили со своего берега в лодке. Они были в доспехах. Октавиан уже ожидал их в тоге с пурпурной каймой и в коричнево-малиновых сенаторских туфлях с консульскими пряжками в виде полумесяца, а не в своих специальных ботинках на толстой подошве. Аудитория была огромной. Обе армии выстроились по берегам реки, пристально наблюдая, как три фигурки сидят, стоят, ходят, жестикулируют, поворачиваются друг к другу или, наоборот, отворачиваются к стремительному потоку.

Они поприветствовали друг друга. Октавиан, соответственно случаю, почтительно, Лепид — любезно, Антоний — резко.

— Давайте перейдем к делу, — сказал Антоний и сел.

— Как ты думаешь, в чем заключается наша задача, Марк Антоний? — спросил Октавиан.

Он выждал, когда Лепид сядет, и только тогда сел сам.

— Помочь тебе выползти из той ямы, которую ты выкопал для себя, — ответил Антоний. — Ты же знаешь, что проиграешь, если дело дойдет до сражения.

— У нас по семнадцать легионов, и у меня, я думаю, столько же ветеранов, — спокойно сказал Октавиан, вскинув светлые брови. — Однако у тебя преимущество — более опытные командиры.