Два брата

много сильнее, но, говорят, в хранении куда надежнее! Хвастались мне голландским порохом, но я его не испытывал. Как ты полагаешь, почему наш порох скорее ихнего портится?

— Думал я о сем, государь, немало. И когда на ракитинской фабрике работал и даже когда по немецким дорогам в Штеттин брел. Мнение мое такое, государь: нашему пороху плотности не хватает. Рыхлый он и сырость в себя впитывает, которая завсегда в воздухе имеется. Потому и стараются наши пороховые уговорщики представлять порох на пробу, лишь только он с фабрики вышел.

— А вот это ты верно говоришь! — обрадовался царь. — И мы такому делу конец положим. Будем испытывать пороха через… ну, хоть через полгода после того, как они в казну сданы. А вот как плотность нашему пороху дать, какой здесь достигать умеют?

— Трудное дело, государь.

— Разыскать бы доброго мастера, чтобы поехал в Россию и наших работников поучил! Учиться не зазорно тому, в чем себя слабым чувствуешь.

— Учиться я всегда рад, ваше величество! — заверил Марков.

— То-то! Ведь я на тебя паче прочих надеюсь, потому и вызвал сюда. Кормовые и проезжую грамоту получишь из моей канцелярии. И вот еще что. — Лицо царя помрачнело. — Ежели в бытность твою в Штатах про Алексея что прознаешь, немедля отписывай и мне, и в Москву, князю-кесарю Ромодановскому.

— Слушаю, ваше величество.

— Да, к слову: ты как же до Штеттина добирался из деревушки, где тебя Алешка опоил? Милостыню просил?

— Чтоб я у немцев стал милостыню просить! — Егор даже покраснел от негодования. — Ни в жизнь! Токмо трудом зарабатывал пропитание.

— Молодец! Русское имя перед чужими народами позорить нельзя! Нам ведь немцы лишь на время надобились. А вот дай срок, лет через десяток наши умельцы покажут Европе, чего русский человек стоит! И ежели какой русский своим умом добьется до нового, мне то в тыщу раз дороже!

С этого памятного для Егора дня запала ему на ум мысль самому усовершенствовать производство пороха, чтобы перегнать иностранных мастеров. Но, боясь прослыть в глазах царя хвастуном, он не сказал ему об этом ни слова.

Воскресенский отправился с царскими указами к Апраксину, а Марков начал готовиться к путешествию по Голландии. Он снял комнату у вдовы рыбака Марты Тильман и, практикуясь в языке, целыми днями разговаривал с хозяйкой и ее двенадцатилетней дочкой Фридой.

Глава IV

В ПОИСКАХ МАСТЕРА

Шел февраль 1717 года. В Голландии уже наступила весна. Егор Марков ехал на плоскодонной барже, совершавшей обычный рейс по одному из бесчисленных каналов, прорезающих Нидерланды по всем направлениям.

В серой фуфайке, в длинных и широких штанах, в кожаной шляпе с узкими полями и в стучащих при ходьбе деревянных башмаках, Егор напоминал голландца. Лицо его узкое, худощавое, бритое, серые пристальные глаза и русые волосы делали его похожим на других пассажиров баржи. Но при первых же его словах в нем сразу угадывали чужестранца. Впрочем, флегматичные голландцы ни о чем не расспрашивали его.

Баржа медленно шла по каналу;