Над Кубанью зори полыхают

Не день и не два тряслась Дашка на вагонных полках, перетаскивала при пересадках оклунки и узлы из вагона в вагон.

Мелькала за окнами чужая, странная жизнь, но Дашка не смотрела на неё: думала только о желанной встрече.

Везла она в подарок мужу сдобные калабушки с запечёнными яйцами, вяленую тарань, орешки мучные из пресного и кислого теста. А самое главное — везла своё сердце, истосковавшееся в разлуке.

Намучилась порядком за дорогу, но все же добралась до лагеря под Карсом. У белых палаток остановил её часовой. Попросила его Дашка вызвать мужа.

Василий никак не ожидал её приезда. Когда ему сообщили об этом, он ахнул и выругался.

По случаю приезда жены есаул отпустил Ваську на трое суток. Дашка поселилась в халупке у одной армянки. С первого же мгновения заметила Дашка перемену в муже: неласков, не глядит в глаза… А ночью оттолкнул её от себя и признался:

— Больной я, Дашка. И не один я по этой причине остался сверхсрочником. Лечимся!

Признание мужа заморозило все чувства Дашки. Она не заплакала, не стала попрекать. Она только отодвинулась к стенке.

Так и пролежали они, не сомкнув глаз, до самого рассвета. И не сказали больше ни одного слова друг другу.

Утром Дашка соскользнула с жёсткой постели и поспешно оделась.

— Даша! Ты куда? — шёпотом спросил Василий.

По Дашка ничего не ответила.

Сквозь тонкую стену Василий слышал, как жена прошла в комнату хозяйки и о чём‑то заговорила с нею. Потом голоса стихли.

Василий около часа ждал возвращения жены. И тут его осенила догадка. Вскочил с постели, выбежал из дома. Василий догнал Дарью на станции. Уговаривал, просил остаться погостить.

Но она словно не слышала его. Ничего не мог поделать Василий, так и уехала Дарья.

И снова пели, перестукивались колеса вагона: «Едем-едем! Едем — так–так!» А сердце молодой женщины замирало от горя.

Дома она ничего никому не рассказала. Только стала задумчивая, строгая.

Евсей Иванович как‑то обратился к ней:

— Что мало у мужа побыла, невестушка? Аль плохо принял тебя, аль гость был не в гостинец?

— На сутки только отпустили Васю, батенька. Маневры какие‑то у них начались. Нельзя было больше задерживаться.

— На сутки? — удивился атаман. — Что‑то больно мало, аль поругалась с ним?

Дарья промолчала. Атаман больше не расспрашивал.

А ночью Дарья в одной рубашке вышла из пуньки [7], лёгкой тенью проскользнула через двор к амбару, где спал Алешка. Осторожно приподняла ряднушку, заменявшую одеяло, и горячей рукой обняла Алешку за шею.

— Ты что это надумала? — вскочил Алешка.

— Што надо, то и надумала, — горячо зашептала Дашка. У парня застучало в висках.

— Дашутка, желанная! — только и мог выговорить он.

Уходя, Дашка шепнула:

— Утром за сеном не золовку — меня возьми! Дорогой все расскажу…

Дашка спрыгнула с высокого крыльца, незаметно прокралась в свою летнюю спальню.

Старики заметили перемену в Дашке. Свекор подмигивал жене:

— Наша‑то Дашутка как съездила в Карс, так как будто её подменили. Звоночком звенит в подворье. А поначалу после приезда будто бы дюже тосковала по Ваське.

Но перемену в Алешке родители не заметили. Не придали они никакого значения тому, что на улицу по вечерам он не стал ходить — все хлопотал по домашности. И в то же время стал рядиться, чёботы из конской кожи сменил на лёгкие чувяки, часто причёсывал чуб…

А как едет в поле с невесткой, так обязательно поёт, то один, то вместе с ней:

— Ох и ладно спивают, — говорила атаманша, — голосок к голосу, как колосок к колосу!

А Дашка заметно полнела. К новому году ей уж трудно было скрывать свою полноту. Юбки в поясе не сходились, и она стыдливо призналась свекрови:

— Тяжела я, маменька! Уже вот больше половины.

— Ну и что же, — обрадовалась свекровь. — Думаешь, я не заметила? Внучек нам давно нужен. Василий обрадуется, как придёт домой. К тому времени внучек, пожалуй, и сидеть научится.

— Не загадывайте, маменька! — перебила её Дашка, и слезы подёрнули её светлые глаза.

Чем дальше шло время, тем больше тревожилась Дашка. Песни уж не пела, грустная стала. Как‑то свёкор не утерпел и за обедом спросил её:

— Что‑то ты, невестушка, нос повесила? Али плохо себя чувствуешь? Так скажи, чего тут стыдиться, может, болит что? Так нехай Алешка свезёт вас с матерью в Ставрополь к акушерке. Нехай она там оглядит тебя, полечит.

Красная как рак Дашка низко опустила голову.

— Нет, батенька, ничего не болит. Это вам так показалось.

Алешка тоже покраснел и отвёл глаза в сторону. Но чувствовал он себя счастливым. И в то же время думал: чем это все кончится?

Весной четырнадцатого года вернулся домой Василий Колесников. Жена его только что разродилась мальчиком. Старики ликовали: вот, мол, подарочек служивому.

Приехал Василий без предупреждения. Когда вечером по улице протарахтела тачанка и остановилась у ворот атаманова дома, Дашка первая насторожилась:

— Никак к нам хто‑то?

— Ко мне кого‑то шут принес… — недовольно проговорил атаман. — И повечерять как надо не дадут!

Дашка взяла рогач, заглянула в печь. Собаки утихли. Послышался стук щеколды.

— Ишь, прёт! Прямо в хату лезет! — возмущался атаман.

Дверь открылась. На пороге стоял Василий.

Дашка вздрогнула, руки выпустили рогач, перекинулся чугун, и борщ полился, с загнетки на пол.

Первая радостно вскрикнула мать, бросаясь к сыну:

— Деточка моя! Прибыл с чужой, дальней сторонушки!

Широкоплечий, рослый Василий сбросил тяжёлые сумы с плеч, снял шапку, перекрестился на иконы и мрачно произнёс:

— Чтой‑то я не всех вижу. По дороге слух получил, будто прирост в семье есть?

Мать бросилась в спальню и вынесла новорождённого.

— Вот он! Неделька‑то всего прошла, как народился! Собирались весточку тебе подать, а ты и сам, слава богу, явился.

Она приподняла край пелёнки, раскрыла сонное розовое личико.

— Ты погляди на него, погляди! Весь вылитый в тебя, Колесниковой крови.

Хмуро глядя на ребёнка, Василий прикусил губу. Дашка стояла у печи. Голубые глаза её потемнели, уголки губ опустились.

Атаман, выходя из‑за стола, сказал:

— Возьми, казак, в руки — своё, неворованное!

Василий нерешительно принял ребёнка. Дашка ойкнула и закрыла глаза. Занятые внуком, родители не обратили внимания на её вскрик. Но Алешка, сидевший на лавке, весь напрягся, сжал кулаки и побледнел. Василин метнул жёсткий взгляд на брата. По лицу Алешки понял он, чей ребёнок. Тяжело, с задержкой выдохнул Василий распиравший грудь воздух и с дрожью в голосе произнёс:

— Да! Видать по всему, что нашей, Колесниковой крови. — И к удивлению родителей, как будто совсем некстати прибавил: — Будем считать, что сын мой. Как это в народе говорится: чей бы бычок не скакал, а теля наше! Ну, а теперя — здравствуйте!

Василий по очереди стал целовать отца, мать, сестру, брата. Жену словно не замечал. Потом одаривал: отцу— отрез топкого сукна на чекмень, матери — богатую турецкую шаль, сестре — цветастый шёлковый платок, брату — золотистого каракуля шапку. А жене ничего не Дал.

Он подошёл к Дарье и подчёркнуто торжественно вымолвил:

— Тебе, дорогая жёнушка, Дарья Васильевна, я себя привёз! — И, прижав руку к сердцу, добавил: — Сердце горячее привёз и супружескую любовь. Вот я, получай! Жив, здоров и невредим.